Свадебные ночи - Страница 2

Приближался последний участок пути. Дорога пошла в гору. Он включил третью, потом вторую скорость, машина медленно преодолевала подъем. Вдоль дороги росли березы, белые стволы их, будто светясь в лучах фар, лениво проплывали мимо. Обычно на этом месте Ота, пользуясь тем, что машина шла на малой скорости, целовался с сидящей рядом девушкой. Сегодня ему целоваться не хотелось. Дана его жена, впереди у них долгая совместная жизнь, в которой, как ему думалось, незачем спешить с поцелуями. Где-то в глубине души у Оты шевельнулось смутное сожаление, которого он тут же устыдился.

На вершину холма они въехали молча. Спуск шел быстрее. Ота осторожно притормаживал, едва замечал на шоссе подозрительную тень рытвины, размытой вешними водами.

Дана пела. Его раздражало, что она поет, а ему приходится объезжать колдобины.

— Смотри, язык откусишь, — вежливо заметил он.

— А язык надо держать вот так, погляди, не между зубами, а вот как, — серьезно объяснила она.

Ох уж это ее пение! Из-за него она даже свидания пропускала. С двумя подружками из парикмахерской, где она работала, сколотила трио, и они пели всюду, где ими интересовались. Так вот, Оту это трио не интересовало. Хотя вообще-то он против пения ничего не имел, но не мог избавиться от ощущения, что пение Даны выражает совсем не то, что должно выражать. Дана умела выбрать момент, когда ее пение звучало как насмешка или просто равнодушие к его делам. Странно в общем, но Данино пение мешало ему. Почти никогда оно не совпадало с его настроением.

А Дана весело распевала, без слов, этакое «ля-ля-ля», но «ля-ля-ля» безмерно довольное и блаженное.

Итак, я женат, подумал он, прислушиваясь к себе: не произошло ли в нем чего-нибудь такого, что подтверждало бы, что он действительно женат. Никаких изменений в себе Ота не нашел, кроме робкого сожаления, которое он без труда подавил.

Спустились в долину. От шоссе в разные стороны ответвлялись проселки к дачам или к деревянным ресторанчикам, открытым лишь в летний сезон. Как-то ночью Ота с девушкой съехал на такой вот проселок, и было очень мило. Жаль, что уже через полчаса пришлось удирать задним ходом — их осветил фарами какой-то тип в лимузине. Типу надо было проехать к своей даче, а они загородили дорогу.

Несколько секунд Оту подмывало съехать с Даной на проселок. Сегодня, пожалуй, не помешает никакой тип в лимузине. День был будничный, да и дачный сезон еще не начался. Дане, конечно, было бы приятно. Она обожала неожиданности. Ничего не поделаешь, сказал он себе, я теперь женат. И его охватило безразличие.

Дана пела.

Чем ближе подъезжали к даче, тем больше портилось настроение у Оты. Нет, это не то. Определенно не то.

Они проехали долину, теперь шоссе пошло между лесом и рекой. Здесь дачи кончались. Лишь одна еще стояла за широкой полосой леса. Дача его родителей. В стороне от прочих, словно по ошибке попавшая за пределы дачного поселка. К ней вела лесная дорога, петлявшая между высокими соснами. Дача стояла почти над самой рекой.

Свет фар, обшарив стволы сосен, мелькнул по фасаду дома, по массивной каминной трубе и уперся в кустарник с крохотными зелеными каплями распускающихся листьев.

Ота выключил мотор и погасил фары.

— Ну что же ты? — вызывающе сказала Дана.

Поколебавшись, он коснулся ее мимолетным поцелуем.

— Вот это другое дело, — заявила она.

В доме было холодно. Растапливать камин им не хотелось. Они включили электрическую печку; Дана сбросила туфли и протянула ноги в чулках к теплу. Она сидела в вольтеровском кресле, прическа ее растрепалась, и две светлые пряди льнули к обнаженному плечу. Ее нарядное короткое платье было совсем неуместно в сырой, холодной комнате, нерешительно вбиравшей в себя тепло.

— Выпить не найдется? — были ее первые слова, едва она поудобнее устроилась в старом кресле.

Выпить нашлось, в холодильнике нашлись продукты, кроме той коробки с припасами, которую они привезли с собой. Все приготовила его мать, узнав, что они собираются приехать сюда после свадьбы. В соседней комнате молодоженов ожидала застеленная свежим бельем тахта, а в вазе на камине, словно приветствуя их, стояли еловые ветки.

Ота принес бутылку и штопор. Дана наблюдала за ним. Она полулежала в кресле, не заботясь ни о прическе, ни о чулках, розовая, довольная. В этой ее небрежности было что-то новое, и она демонстрировала ее, естественно, самоуверенно, словно открыла новые выгоды супружеского положения.

Дана немножко отпила.

— Ай-яй-яй, — пропела она, — крепкое!

— Водка. — Ота чуть-чуть пригубил.

— Надо было чокнуться.

— Можем и чокнуться!

— Теперь уже не считается. Надо первой рюмкой.

Теперь вообще много чего надо, промелькнуло у него в голове. Супружество — страна необходимостей. До сих пор жизнь предоставляла возможности, а с сегодняшнего дня, как ему казалось, возможности заменялись необходимостями.

До Даны в этом кресле сиживали другие девушки. Стоило ему взглянуть на Дану, как они невольно возникали в его памяти. Чья-то голова, чей-то смех, чьи-то ноги. Дана сидела в кресле не одна.

Ота допил рюмку.

— Так вот она какая, первая брачная ночь, — прошептала Дана, зажмурившись.

— Тебе не холодно? — спросил он, чтобы не молчать.

Помещение мало-помалу нагревалось. После третьей рюмки Дана пустилась в пространные рассуждения о гостях, прическах и платьях женщин, собирая в кучу разные сплетни с наслаждением, которого Ота не разделял, но с которым встречался и раньше. Девушки, сидевшие вместе с Даной в кресле, разговаривали подобным же образом, а у некоторых из них, наверное, наблюдательности было побольше. Болтовню остальных девиц Ота принимал снисходительно, считая ее чем-то вроде платы за проведенный вместе вечер. Но Дана была его женой.

— Прекрати! — вдруг сказал он.

Дана испугалась:

— Что с тобой?

Оте стало неловко, и он попытался исправить положение:

— Давай погасим свет. Спорю, сейчас прекрасно видно реку.

Даже этот старый трюк с рекой хочешь испытать на своей жене? — внутренне укорил он себя. Но укоры совести бывают только в тягость…

— Идет! — Дана соскользнула с кресла и сунула ноги в туфельки.

В темноте они нашли глазами реку. Луны не было, и река предстала им тусклым продолговатым пятном, чуть светлее полей и леса. Во всем этом не было ничего особенного.

Когда они целовались, Ота вдруг осознал, что завтра не отвезет Дану в город, как отвозил всех других девушек, что они проживут с ней здесь несколько дней, а потом им предстоит прожить вместе всю жизнь. И он вспомнил, как завидовали ему товарищи по цеху из-за Даны. Это его утешило.

Включать свет они уже не стали.

Ота проснулся в четыре часа утра. За окном совершенно ничего не было видно. Туман смешался с ночной темнотой. Ота встал и включил электрокамин, который выключил перед сном. Прислушался к пощелкиванию накаляющихся спиралей и тихому дыханию своей жены. Ему казалось, будто в комнате дышит еще кто-то. С другими девушками такого не случалось. Те приходили и уходили. Но Дана — исключение. Пришла и не уйдет. Лежит вот рядом…

Ота не мог избавиться от тягостного ощущения, что в комнате, кроме Даны, находится еще какая-то девушка. Он погружался в беспокойный сон, и по мере того, как сон овладевал им, Дана превращалась в кого-то другого. Это и радовало и огорчало, но, помучившись недолго, он уснул и проснулся, когда было совсем светло.

Дана еще спала. Светило солнце. От тумана остались лишь островки инея в тени, а на ветке вербы какая-то птица раскачивалась вверх-вниз, вверх-вниз.

При свете солнца все выглядело куда веселее, чем вечером или ночью. Ота повернулся на бок и стал смотреть на спящую Дану. Она лежала на животе, вытянув руки вдоль тела, скомкав одеяло, и плечи ее размеренно подымались и опускались. Размеренность ее дыхания придавала солнечному утру какое-то дополнительное спокойствие. Размеренность действует успокаивающе: она свидетельствует о том, что у людей и вещей все идет по правилам. Что в мире покой и порядок.