Суженая для Темного. Попаданка из пророчества (СИ) - Страница 1

— Так-так-та-а-ак… Кого я вижу? Лазарева.

Упс, попалась!

Ну Светка, погоди у меня! Почему не предупредила-то? Заснула, что ли, на боевом посту? Ведь договаривались — всё будет по-честному!

— Что ты делаешь в моей комнате?

От глубокого баритона веет таким холодом, что я непроизвольно ёжусь, но тут же гордо расправляю плечи и поворачиваюсь к новенькому лицом.

Не буду показывать, что тоже слегка побаиваюсь этого, привлекательного во всех смыслах мужчины. Впрочем, его побаиваются все студенты пятого курса, и неважно, что учится он у нас всего-навсего вторую неделю. От Даниила веет чем-то таинственным и… м-м… опасным, что ли. Девчонки краснеют и нервно прихорашиваются, едва попав в поле зрения проницательных тёмных глаз, а парни хорохорятся, но всё же стараются обходить высокого брюнета по дальней дуге. Как говорится, от греха подальше.

И чего ему в столице не сиделось? Зачем перевёлся в наш весьма посредственный институт, да ещё на последнем курсе?

— Лазарева, ты язык проглотила?

Недаром, ох недаром все девчонки млеют от этого голоса, мечтают прогуляться с его обладателем под ручку при Луне. Ну и обо всём остальном тоже, как водится. Всю неделю разговоры только о новеньком.

— Сам пригласил весь курс отмечать новоселье и сам же не рад? — улыбаюсь так широко, что губы немедленно начинает ломить от напряжения.

Даниил скептически склоняет голову набок:

— Я пригласил вас в свой дом, но не приглашал тебя в свою комнату, — баритон, вибрирующий на запредельно чувственной частоте, волной катится по нервным клеткам, пропитывает насквозь, от макушки до кончиков пальцев, и я вздрагиваю, потому что мужчина внезапно оказывается рядом со мной.

Совсем-совсем рядом… Он такой высокий, что приходится запрокинуть голову, чтобы заглянуть в сузившиеся чёрные глаза.

В горле моментально пересыхает, а мысли несутся со скоростью молнии. Ну да, ну да. В комнату меня не приглашали. И честный ответ, почему я здесь оказалась, вряд ли может понравиться, потому что всему виной моя глупость.

Глупость и самоуверенность.

С чего, спрашивается, взяла, что выиграю этот дурацкий спор? За глупостью всегда следует расплата, и теперь мне приходится бессмысленно хлопать глазами, чтобы сойти за невинную дурочку. Светка и Катька сказали, что я непременно должна войти в комнату Даниила и что-нибудь стащить. Только тогда они засчитают, что долг за проигрыш выплачен сполна.

— Я в гости зашла, — брякаю, так и не сумев придумать что-нибудь получше, и тут же проклинаю себя за отсутствие изобретательности.

— В гости, значит, — сильные руки властным жестом обхватывают мою талию, — Впрочем, какая разница. Раз сама пришла, с тебя и начнём, — непонятно заявляет Даниил и внезапно клеймит мои губы глубоким поцелуем.

Именно клеймит, будто имеет полное право, будто я его собственность, а вовсе не малознакомая сокурсница, с которой он впервые остался наедине.

Его губы слишком горячие.

Слишком волнующие.

Слишком настойчивые. Буквально на грани приличия.

От накатившего шквала ощущений голова начинает кружиться и пол уходит из-под ног.

Спустя приблизительно вечность, Даниил разрывает сумасшедший во всех смыслах поцелуй так же резко, как начал.

— Надо же, как удачно. Тот самый вкус, — довольно шепчет он, пока я в изумлении хватаю ртом воздух, — Весьма любезно с твоей стороны, что пришла сама.

В качестве продолжения я ожидала чего угодно, кроме того, что глаза в обрамлении густых ресниц начнут красиво светиться, но оценить эту красоту я не могу, потому что в руке, которая секунду назад обнимала мою талию, откуда-то появляется кривой кинжал. Даниил с лёгкой улыбкой заправского маньяка резко замахивается, целясь в меня, а потом я вижу ме-е-едленное движение опускающегося кинжала, параллельно ощущая, что в кармане вдруг становится неестественно горячо.

Будто загипнотизированная неотрывно смотрю в сияющие глаза и вместо того, чтобы бежать, достаю невзрачный камушек, украденный несколько минут назад в качестве доказательства для девчонок.

Камушек тоже светится… Всё ярче и ярче… Моё дрожащее от ужаса тело становится невесомым, и когда острое лезвие задевает-таки сонную артерию, потока крови нет, потому что я лопаюсь, как воздушный шарик.

Последнее, что вижу, прежде чем сознание трусливо покидает свою глупую хозяйку — откровенное бешенство в глазах убийцы и его лепные губы, беззвучно выговаривающие: "Я тебя найду"…

— А-а-а! — кричу изо всех сил, но спустя мгновение понимаю, что безумный, душераздирающий крик существует только в моей голове… или даже не в голове, а где-то в глубине сознания.

Где я? Кто я? Что я?

Вокруг Свет и Тьма — именно так, с большой буквы, — я вижу их одновременно…

Разве такое возможно?

Тело мелко дрожит, словно на морозе, а затем его пронзает целый каскад неприятных ощущений. Но есть одна радость и весьма существенная — я чувствую тело, значит, я жива!

Спустя несколько бесконечно томительных минут на меня обрушиваются звуки и запахи, возвращается зрение и оказывается, что я стою посреди небольшой поляны, вдыхаю аромат смолы и душистых трав, слушаю шелест листьев пополам с переливчатым пением птиц.

К сожалению, застенчивую беседу лесных жителей нарушает визгливый девчачий голосок:

— …Мирошка вчера сказала, что Танка ей сказала, что Дорка ей сказала, что посланник наследника скоро доберётся до нашего села! А вдруг мой дар окажется тем самым? Нужным? Слышишь, Гонс? Да куда ты смотришь?

Гонс смотрел на меня. А я во все глаза смотрела на парочку странного вида. Они будто только-только сошли с цветной картинки «Жизнь в деревне». XIX век. Масло.

Девушка лет восемнадцати, в красном сарафане до пят, широколицая, с тоненькими косичками, болтающимися на впалой груди. И такого же возраста юноша. С мелкими чертами лица, худощавый до болезненности, в просторной рубахе и шароварах. Утопающие в траве ноги обуты в блестящие сапоги. Если судить по одежде, они похожи на зажиточных селян…

— Чего уставилась-то? А?

Ой, какая «вежливая» девочка!

— Что, завидно? — не унималась она, — Ты-то и мечтать о таком не можешь! Твой дар никогда не откроется, зазря твой полоумный папаня на тот свет ушёл. Ха-ха! Зато матушке хорошо и нам — таверна-то теперь наша, съела? А? Нравится полы драить да суп мужикам подавать? А?

— Отстань от неё, Джил, — подал голос парень.

Низкий басок ему совсем не подходил — чересчур мощный для такого хлипенького тела.

— Сколько можно крыситься-то, ну? От Айрис и так после смерти отца половинка осталась, пожалей её хоть самую малость. Да и у тебя, Джил, дар-то только теплится, как умирающий язычок огонька на горке пепла. Не-е, с таким не возьмут.

А парень-то романтик в душе. Я даже представила гаснущий лепесток пламени… И тончайший дымок… Но Джил красивые эпитеты были до лампочки — она издала какой-то каркающий гортанный звук, будто в горло попала рыбная кость, и заверещала, да так звонко, что захотелось зажать уши:

— Сколько можно её защищать, Гонс! Я матушке пожалуюсь! При ней-то ты остерегаешься, знаешь, что не залюбит. Это ж я твоя сестра, ты ж меня защищать должен!

— Дык она тоже моя сестра.

— Она ж не родная!

— И она-то молчит всё время, — продолжал гнуть свою линию Гонс, — А ты орёшь. Ну я и вот.

— Чего «вот»? Чего «вот»? — Джил в сердцах топнула ногой, — всё матушке скажу, потом не взыщи!

До этого момента я смотрела на происходящее, как на самодеятельный спектакль. Это ведь не на самом деле, верно? Я просто сплю.

Проиграла девчонкам во сне…