Суворов и Кутузов (сборник) - Страница 3
– Кипи, кипи, збанок, доки вухо не вырвется! – усмехнулся командующий, взглянув на генералов.
Турок исподлобья смотрел на него.
– Где визирь? – строго спросил Румянцов.
– В Вулканешти.
– Как расположен лагерь?
– В долине, на левом берегу реки, где она впадает в озеро Кагул.
– Войска много?
– Без числа.
– Сколько пушек?
– Как дней в году!
– Ну, положим, не столько! – ответил Румянцов. – А какого калибра? Больше, чем были при Ларге?
– Больше. У нас есть пушки «балгемес». Их каждую везут сорок буйволов.
– А что такое «балгемес»?
– «Балгемес» по-турецки значит: «не едят меду», – ответил переводчик.
Румянцов усмехнулся:
– Да, это известно: от любой пушки врагу сладости мало. А обозы-то богатые?
– Обозы богатые. Но русским не видать их как своих ушей! Вас мало. Вы будете раздавлены, как козявки! – убежденно твердил пленный.
– Когда же Халил-бей собирается нас раздавить?
– Завтра после намаза: завтра счастливый день.
– А где татары?
– За озером Ялпух.
– Почему они не вместе с турками?
– Татары осрамились при Ларге. Мы больше не хотим выступать вместе с ними.
– Так вам и поверили! – сказал Румянцов. – Янычары роют окопы? – спросил он, зная, что турецкая пехота предпочитает драться за укрытием.
– Роют.
– Значит, все готово к бою?
– Готовятся. Визирь подарил пашам по шубе. Паши поклялись, что, не разбив русских, не уйдут!
– Так, так. Завтра пашам и без шуб станет жарко!
Турок снова заговорил о чем-то очень горячо.
Армянин перевел:
– Турок хвалится, что перед их знаменем пророка не устоит никто: санджак-шериф – кипарис побед; зеленое знамя калифов! Чуть на него взглянет неверный, сразу же ослепнет!
– Ну, уж понес чепуху! – досадливо махнул рукой командующий. – Довольно. Все ясно. Уведите его!
И Румянцов пошел назад в мазанку.
«Медлить нельзя, надо упредить Халил-бея, – думал он. – Татары раньше завтрашнего полудня не поспеют к нему на помощь!»
В маленькой молдаванской хате командующий казался еще более высоким и мощным. У окна на столе лежала карта. Румянцов нагнулся над ней.
Генералы почтительно стояли поодаль.
Румянцов смотрел на карту и думал:
«Визирь уверен в победе. Он даже не позаботился выбрать лучшую позицию – стал не на высотах, а в долине. Ему удобно перебрасывать свою конницу по долинам. Он убежден в том, что ему не придется отступать. Надо воспользоваться оплошностью врага. Наступать немедленно!»
А генералы в это время раздумывали: что предпримет командующий в таком трудном положении? Отступать в виду превосходящего в десять раз противника уже опасно, но и наступать с двадцатью пятью тысячами против двухсот пятидесяти не шутка! В случае неудачи армия Румянцова оказалась бы запертой в узком пространстве между двух рек и больших озер.
Румянцов повернулся к начальникам дивизий.
– По моему простому рассуждению, – начал он своим любимым присловьем, – надо выступать сегодня в час пополуночи. Ударим, пока визирь не догадался переменить позицию. Вот смотрите, господа!
Генералы подошли к столу.
– Генералу Боуру идти по высотам к левому флангу турок. Племянникову и Олицу – туда же. Остальным – отвлекать неприятеля.
Многословия Петр Александрович не любил. Замысел командующего был ясен: Румянцов намеревается ударить всеми силами в одно место. В бой идти пятью каре. Бой начать ночью!
Все по-своему, не так, как учит Европа. Все по-русски!
IV
Войска, построенные в пять колонн, ждали сигнала к выступлению. Сегодня командующий приказал бить вечернюю зорю на два часа раньше, чтобы люди успели выспаться. И хотя была ночь, но в колоннах никто не клевал носом.
Полки стояли «вольно».
– Курить и говорить – на месте! Чтоб на марше ни огонька, ни звука! – таков был приказ.
Курили, переминаясь с ноги на ногу, думали, перешептывались:
– Знатно это, братцы, что впереди – Траянов вал: турок не видит, что ему готовится!
– Басурман спит спокойно.
– Чего ему бояться! Нас против него – горсточка!
– А хорошо это придумал Петра Александрович – выступать ночью: не жарко и враг нас не ждет.
Генерал Боур с остальными офицерами – графом Воронцовым, князем Меншиковым и Михайлой Кутузовым – стоял между егерями, разговаривая. Вестовые держали командирских лошадей.
К Боуру подошел капитан Анжели. Француз шел скорчившись и держась одной рукой за живот.
– Что с вами, капитан? – участливо спросил Боур.
– Живот схватило, ваше превосходительство. Как ножами режет, – хмуро ответил Анжели.
– А что вы ели? Лапти дульче?
– Ел эту проклятую молдаванскую маринованную тыкву с чесноком. Теперь ни стоять, ни сидеть…
– Подите ко мне в хату. Полежите. Выпейте водки или хотя бы здешней ракии. Авось пройдет. Вы нас успеете догнать!
Анжели только стонал.
– И надо же, перед самым боем схватило, – посочувствовал Воронцов.
– Да, да, – натужно сказал Анжели и, все так же скрючившись, пошел по направлению к Гречени.
– Медвежья болезнь приключилась! – вполголоса сказал вслед ему Кутузов.
Двадцатичетырехлетний подполковник Меншиков не выдержал, фыркнул. Первая шеренга егерей слышала весь разговор и оживленно перешептывалась:
– А неужели тягу дал!
– И как ему не стыдно?
– А зачем барину-то голову класть за чужое отечество?
– Тогда не лезь в нашу армию! Сиди у себя дома на печке!
– Да, назвался груздем, полезай в кузов!
Сзади послышались конский топот и какие-то голоса.
– Кто там шумит? – встрепенулся Боур, взглянув назад, где стояли его двенадцать эскадронов карабинеров и гусар.
В полутьме летней ночи вырисовывалась приближающаяся группа всадников. Еще минута – и все сразу узнали высокого румянцовского жеребца Цербера, которого солдаты звали по-своему, понятнее, – Цебер. На Цербере возвышалась представительная фигура командующего. За ним трусили три адъютанта: Румянцов не любил пышной свиты.
– Са-ам!
– Петра Александрович! – заговорили егеря, к которым подъезжал он.
Боур и командиры батальонов поспешно сели на коней.
– Не робеть, ребята! – не спеша, раздельно и четко говорил командующий. – Вспомним Ларгу! Вспомним Рябую Могилу! Была могила турку и впредь будет! Мы победим! Молодцами, егеря!
Вот тут-то егерям задача. В другое время они единодушно гаркнули бы: «Рады стараться!..» Но ведь сейчас громко говорить не велено. И задние полки тоже ведь молчат!
И по егерским рядам только пронесся одобрительный гул, – мол, не выдадим!
Чувствовалось, что солдаты поддерживают своего командира.
Румянцов поравнялся с Кутузовым.
– А-а, Михайло Ларионович! – улыбнулся он.
Кутузов молча снял треуголку, приветствуя командующего. «Всех всегда помнит. Удивительная память. Офицеров – даже по именам и отчествам, а многих солдат – по фамилии».
Румянцов заставлял офицеров знать своих солдат по имени, ближе знакомиться с ними.
Командующий армией поехал дальше, к артиллеристам, шедшим в голове колонны. Боур присоединился к Румянцову. Воронцов и Меншиков поспешили назад к своим батальонам.
Михаил Илларионович всегда с интересом смотрел на командующего. Когда он приехал в армию из Санкт-Петербурга и представлялся Румянцову, командующий сказал его отцу, Иллариону Матвеевичу Кутузову, который присутствовал при этом: «Подобного Михаиле наукою я в сем чине еще не встречал!»
Кутузов запомнил, как отец рассказывал, что Фридрих II Прусский в Семилетнюю войну предупреждал своих генералов: «Остерегайтесь этого дьявола Румянцова, остальные генералы союзников не опасны!» И всегда помнил, что Петр Александрович Румянцов – родной, хотя и внебрачный, сын Петра Великого.
Да, в Петре Александровиче Румянцове есть что-то от его отца! И особенно в военном искусстве.
В военном деле Румянцов во всем следует петровским заветам. Румянцов, так же как и Петр Первый, ценит и любит солдата, надеется на него, помнит о нем. Потому-то и сейчас приехал говорить с ними.