Суворов - Страница 5
Под мундиром будущий генералиссимус носил простое солдатское бельё. В нём, – а не в шикарных батистовых рубашках с жабо, как обыкновенно изображают, – он нередко скакал в бой, сняв сковывающий его тщедушное тело мундир. Скакать полководцу приходилось на неприхотливых и низкорослых казачьих лошадках: крупную лошадь его коротенькие ноги не могли крепко охватить. Конечно, Александр Васильевич в зрелые годы мог завести и роскошные одеяния, и породистых (при этом небольших) арабских коней, и иные «лакомства». Но, каждодневно борясь с физической немощью за право переносить тяготы наравне с вверенными ему солдатами и офицерами, он не давал себе никаких поблажек.
В глазах людей XVIII в., когда мода на роскошь у состоятельных мужчин достигла наивысшей точки, а идеалы святых подвижников были отодвинуты салонными идеями Просвещения, сибаритства и вседозволенности, такое поведение выглядело чудачеством. Зачем месить грязь с солдатами, если штаб-офицер и тем более генерал мог добраться до места в карете или просто не участвовать в учебном походе? Зачем Суворову вообще понадобилось учить солдат совершать изнурявшие и перенапрягавшие его самого марш-броски?! Зачем идти в атаку на самом опасном участке, если можно командовать боем с предписанного генералу места в тылу?!!
Прямого ответа на эти вопросы Суворов никогда и никому не давал. Все его слабости, с которыми полководцу приходилось каждодневно бороться, были надёжно скрыты даже от ближнего окружения, кроме денщика, взятого Суворовым в услужение из крепостных крестьян. Именно на него падала обязанность лечить отбитый зад и стёртые седлом ноги полководца, унимать кровь из открывшихся старых ран и вообще приводить измученного Суворова в состояние, годное к «действительной службе».
Однако, начав подвиг борьбы с плотью стремлением «стать, как все», настоящим солдатом, Александр Васильевич достиг в преодолении своей немощи невиданных высот. Сделав этот подвиг повседневным, он устремился к пределу самоотвержения, равно в труде и в бою. Равняясь на простого солдата, он постоянно, день за днём, поднимал «планку» физических и моральных нагрузок, равно на подчинённых и самого себя. Это делалось не с конкретной целью научиться тому и сему, это было постоянным процессом самоусовершенствования. Прежде всего, усовершенствования духа Александра Васильевича, привыкавшего повелевать материей.
В постоянных тренировках рождались и всемирно известные суворовские «чудо-богатыри», для которых не было ни природных преград, ни слишком сильного противника. Слова «тяжело в ученье – легко в бою» звучат в этом контексте не столь уж хрестоматийно. Появляясь там, где по физическим законам и испытанным правилам войны он никак не мог быть, бросая своих солдат в бой на многократно превосходящего неприятеля, требуя от них: «Делайте на войне то, что противник почитает за невозможное», Суворов всего лишь пользовался плодами того, как он воспитал самого себя, а вместе с собой – и своих богатырей.
К тому, что Суворов стал солдатом и генералиссимусом вопреки своим физическим данным, но исключительно благодаря силе духа, следует добавить, что он отнюдь не был «золотым мальчиком», начавшим военную карьеру благодаря влиятельным родителям.
Его более-менее влиятельный дед Иван Григорьевич умер в 1715 г., ещё до отправки отца на учёбу за границу. Из всей семьи важные должности занимал дед Александра по матери, служивший в 1711–1719 гг. вице-губернатором Санкт-Петербурга, а с 1722 г. – президентом Вотчинной коллегии (ведомства по земельным владениям дворян). Но к моменту записи Александра в службу умер и Федосей Семёнович Мануков (1742).
В отношении якобы мешавшего Суворову «засилья иноземцев» легенда о юности полководца тоже полна заблуждений. Считают, что отец Александра не хотел записывать его в военную службу по слабости здоровья, а также в связи с всевластием иностранцев при дворе и в армии императрицы Анны Иоанновны. Только после прихода к власти Елизаветы Петровны (и то не сразу) он был в числе других дворянских недорослей зачислен сверх штата в лейб-гвардии Семёновский полк. Это произошло 22 октября 1742 г.
У этого наемника-историка два зеркала: одно увеличительное для своих, а уменьшительное для нас. Но потомство разобьет вдребезги оба.
При чем здесь иноземцы, особенно армейские, неясно. Полководец, не раз говоривший: «Горжусь, что я русский», – всю жизнь высоко ценил разнонациональных офицеров и генералов, верно служивших России. В его глазах Багратион и Кутузов, Дерфельден и Милорадович, Розенберг и Ермолов были одинаково русскими. Возмущение Суворова вызывали лишь попытки принизить славу России, русского оружия, слепо подражать порядком битым этим оружием противникам. Вслед за Петром I он с законной гордостью писал: «Природа произвела Россию только одну – она соперниц не имеет».
В отличие от «ура-патриотических» историков Суворов никогда не уничижал своих иностранных союзников. Даже после Швейцарского похода, когда австрийское правительство предало Россию и поставило ее армию на край гибели, генералиссимус писал старому боевому товарищу принцу Кобургу: «Мы обязаны всеми подвигами соединению двух первых армий в Европе в непобедимую Российско-Австрийскую армию. И если снова начинать кампанию, то необходимо сблизиться в системах. Иначе не может быть ни спасения для человечества, ни восстановления угнетенных государей и религии» (П 665).
Мало того – полководец всегда воздавал должное доблестному противнику независимо от подданства и национальности. Обычно его уважение к иноземцам не было взаимным. Объективность встречается в мире столь же редко, как талант и великодушие. Русские и иностранные недоброжелатели, равно как и недалекие хвалители, распространяли о полководце бесчисленные сплетни ещё при жизни Суворова. На выпад одного из них лично ответила императрица Екатерина Великая:
«В 123 номере геттингентской газеты напечатана величайшая нелепость, какую только возможно сказать. В ней говорится, что генерал граф Суворов – сын гильдесгеймского мясника. Я не знаю автора этого вымысла, но не подлежит сомнению, что фамилия Суворовых давным-давно дворянская, спокон века русская и живет в России. Его отец служил при Петре I… это был человек неподкупной честности, весьма образованный, он говорил, понимал или мог говорить на семи или восьми мертвых или живых языках. Я питала к нему огромное доверие и никогда не произносила его имя без особого уважения».
Жизнь короткая, а наука длинная.
Того факта, что честнейший Василий Иванович Суворов (дослужившийся позже до чина генерал-аншефа и звания сенатора) успешно нес службу при Анне Иоанновне, было бы историкам довольно, чтобы отмести «засилье иноземцев» как причину «задержки» зачисления Александра в полк. Тем более что на самом деле «засилья» не было. Помимо фаворита Анны Бирона, державшегося в тени, на политической сцене были заметны иностранные специалисты, призванные ещё Петром I (Миних, Левенвольде, Ласси и др.). Однако виднейшими министрами были Остерман, Головкин, Черкасский, Волынский и Бестужев-Рюмин, которых трудно обвинить в симпатиях к Западу. Сама Анна Иоанновна опиралась на мощную поддержку патриотически настроенной гвардии и московского дворянского общества.
Эта поддержка позволила новой императрице 25 февраля 1730 г., почти ровно за 9 месяцев до рождения Александра, разорвать составленные властолюбивыми аристократами «Кондиции» и восстановить в России самодержавие. Именно гвардия и московские служилые люди были в первых рядах сторонников Анны Иоанновны. Как заметил про аристократическую камарилью французский наблюдатель: «Счастье их, что они тогда не двинулись с места; если б они показали хоть малейшее неодобрение приговору шляхетства (дворянства. – Авт.), гвардейцы побросали бы их за окно». Те же самые люди, гвардейцы и московские дворяне, горячо приветствовали нововведения Анны Иоанновны: отмену в России смертной казни[5] и закона о единонаследии, ограничение срока дворянской службы 25 годами и учреждение Шляхетского корпуса для обучения дворянских детей.