Суть любви - Страница 1

Полоска земли вдоль реки Таунис, в черте огромного города Неврипал, называлась Независимый Северный Берег и в состав города не входила. Образовавшись как политическое недоразумение, когда столетия назад волшебники Ханской Империи взмолились о мире после Войны Десяти Императоров, земли вдоль спокойной темной реки были отданы Совету Нестрипона, но для зимнего дворца Ханской Империи и земель вокруг него, так любимых Императрицей, сделали исключение. В качестве сентиментального жеста доброй воли, которые часто следуют за войнами между монархами из одного семейства, земли формально оставили в собственности Ханской Империи, пусть там и не было ни граждан, ни органов власти. Мэр и горожане Неврипала, отнюдь не разделяя внутрисемейную щедрость к поверженным врагам, объявили, что выживание Независимого Северного Берега – проблема его населения и никого другого. Поскольку здесь не было органов власти Ханской Империи, а власть Нестрипона не желала брать на себя никакой ответственности, место стало поистине уникальным. Автономной зоной, где закон защищал и обеспечивал беззаконие. Спустя многие годы Северный Берег превратился в исключительно любопытное место. Здесь собрались отбросы дюжины разных культур, добровольно или вынужденно, когда больше бежать некуда было. Ленивые темные воды Тауниса тащили на себе баржи и плоты, пристававшие к заболоченному берегу. Преступники и должники бежали сюда, беженцы войн, межгосударственных и гражданских, рабы порочных привычек и безнадежные бедняки.

И Независимый Северный Берег рос, подобно огромному и безмозглому организму.

Здесь не было магистратов, но это не означало, что никто не занимается планированием, что здесь нет ни архитекторов, ни гениев, ни безумцев. Скорее, это означало, что все, живущие здесь, выкручивались, как кто умеет, безо всяких ограничений. С течением десятилетий рост населения вынудил жителей строить дома все выше. Строили один этаж, потом другой, потом еще, строили из того, что попадалось под руку, под девизом «Что нашлось – всегда сгодится». Башни домов кренились, качались, иногда рушились, превращая живущих в них мужчин и женщин в кровавое месиво, и тут же восстанавливались выжившими или следующей волной переселенцев. Между домами висели мостики из веревок и дерева, их становилось все больше, и скоро стали говорить, что любой местный в состоянии пройти от пограничной стены на севере до вод реки на юге, не касаясь ногами земли. Дерьмо, мочу и мусор выкидывали из окон, где они и валялись, пока их не смывал очередной ливень. Ненадежные и шаткие дома быстро росли, будто деревья на тучных землях, благодаря естественному человеческому желанию не быть тем, на кого гадят сверху. Улицы, если можно их так назвать, становились все уже и темнее, иногда совершенно исчезая под навесами из просмоленных досок, превращаясь в новые дома и хижины.

Как и в любом городском сообществе, здесь были свои достопримечательности и центральные места. Храм посреди города, который, как говорят, когда-то был частью дворца Ханской Империи. Водяной Базар, построенный прямо над рекой, где мужчины и женщины торговали безделушками и хламом с одержимостью торговцев драгоценностями. Опиумные притоны вдоль стены, где люди до смерти усыпляли себя за бледными занавесями из бус, приобретшими уже янтарный цвет от выдыхаемого ими дыма. Районы, со своими границами, невидимыми глазу чужака, но имевшие свои названия. Соль, Изразцовый Тупик, Джимтаун.

Длиной километра три и километра два в самом широком месте, Независимый Северный Берег служил обиталищем пятидесяти тысячам человек. Те зачатки порядка, что здесь соблюдались, были установлены заправилами преступного мира, скрывавшимися на Берегу от преследования в других местах. Скудная еда попадала сюда за счет благотворительности горожан Неврипала, если стража на воротах старшего города проявляла великодушие, или была украдена с судов, идущих по реке. Или выловлена среди мусора, по реке плывущего. Обитатели города-без-гражданства варьировались от грязных и голодных младенцев, оканчивавших свою недолгую жизнь во мраке в руках служителей Храма в темных одеждах, и тощих, как щепки, полубезумных от голода и ломок наркоманов до владык преступности и насилия, из чьих пентхаусов открывался вид на огни мира порядочных людей, отражавшихся в водах реки, как в закопченном зеркале.

А в глубине города, не слишком близко к стене, но и не слишком близко к реке, не на почетном, но ненадежном верху, но и не утонув в мусоре и отбросах внизу, душащих обитателей нижних этажей, находилась небольшая комната с жестяной жаровней под толстым глиняным дымоходом и двумя древними и грязными матрасами. На одном из матрасов лежал принц Степпан Хомри, беглый престолонаследник из Лирии. На другом Аса, тайно в него влюбленный.

Несмотря на поздний час, они не спали.

– Я люблю ее, – сказал принц, закинув руку на лоб. В его глазах каплями блестели слезы. Прошло десять дней с двадцатитрехлетней годовщины его наречения, он был старше своего спутника на полгода. – Я люблю ее, а ее в работный дом продадут.

У Асы в голове теснились полдюжины вариантов ответа. Ты ее всего раз видел, издалека. Лучше в работный дом, чем здесь жить. Может, ты путаешь любовь с томлением иного рода. В конце концов он выбрал самый дипломатичный ответ.

– Мне жаль.

– Видел бы ты ее. Будто рассвет зимним утром.

– В смысле, ледяная?

– Нет, – ответил принц. – Чистая, светлая, она сияла, как горизонт, так ярко, что едва смотреть можешь.

– А-а.

– Я спросил ее имя у тамошнего парня. Зелани, дочь Джоста. Готов поклясться, что в ее жилах королевская кровь. Ты бы понял, если бы ее увидел. Держала себя так, будто она – королева перед коронацией. Мне было суждено ее встретить. Теперь я понимаю это. Какой бы ни был замысел богов на мой счет, мне было суждено встретить ее. И наверняка мне было суждено спасти ее. Видел бы ты ее отца. У него лицо мясника.

Аса повернулся на другой бок, матрас захрустел.

– Думаешь, я глупый, – сказал принц. Его глаза уже покраснели от рыданий, а лицо застыло маской меланхолии.

Аса вздохнул.

– Я думаю, что за тобой охотится твоя мачеха, которой только и надо, чтобы ты мордой вниз по реке плыл. Твой отец в плену у кайринского волшебника, если вообще жив. Половина народу в твоей стране считает тебя убийцей, а другая – дураком. У тебя и так забот полон рот, чтобы еще себе что-то искать.

– Я же ничего такого не хотел, – сказал он. – Разве не понимаешь?

Аса всю жизнь провел на Независимом Северном Береге и в его окрестностях, был мелким вором, прислужником в Храме, мошенником, информатором и – как и весь город – воплощением истины о том, что цель оправдывает средства. Стать неофициальным покровителем политического беженца было не слишком мудро с его стороны, но так уж случилось.

Когда они познакомились, еще зимой, Степпан только попал на Берег, одетый в хорошо пошитый плащ из тщательно вычесанной шерсти, вроде бы скромно выглядящий, здесь он в нем выделялся, как пятно крови на свадебном платье. У него было мрачное лицо, исполненное праведного возмущения от царящей вокруг нищеты и одолевающего его мужественного самобичевания. Аккуратно зашитых в рукав монет он лишился в первые полчаса, после того как перебрался через стену. Даже жрецы не желали с ним связываться, но он остался здесь. Спустя несколько месяцев его волосы стали длиннее и грязнее, одежда приобрела желто-коричневый цвет, как и все, что полоскали в водах Тауниса. Он глядел на все заплаканными глазами щенка, потерявшего хозяина. Не брился уже месяц, и черные усы блестели, будто смазанные маслом. Живое воплощение фразы не-этого-я-хотел, и Асе приходилось позволять ему высказывать свою точку зрения.

– Так где она была?

– Я увидел ее на прогулке, рядом с домом, таким, будто готовым упасть. С четырьмя колоннами.

– Знаю такой. Это было два дня назад?

Принц Степпан кивнул. Повернулся и привстал на локтях.