Супруги Голон о супругах Пейрак - Страница 7
Сами авторы подтверждают, что корни их произведения уходят в традиции куртуазной литературы: победу супругов Пейрак над «посредственностями всех мастей» они считают равной отысканию Чаши Грааля, «единственному преимуществу паладинов». Напомним, что поиски рыцарями-паладинами Святой Чаши представляют собой мотив многих куртуазных романов, в том числе — романов Кретьена де Труа.
С первых же строк первой же книги романа супругов Голон мы погружаемся в атмосферу народных легенд и верований — что, между прочим, тоже представляет собою своеобразный мостик в куртуазную литературу, проявлявшую большой интерес к народной фантастике.
Ставший традиционным злодеем народных преданий и получивший в устах народа титул Людоеда Жиль де Рэ[40], старая дама из Монтелу, другие герои легенд и сказок, передаваемых няней Анжелики — Фантиной, вот образы, вводящие нас в мир, открывающийся перед юной героиней романа.. В духе этих сказок воспринимается Анжеликой и первое сообщение пастушка Никола о странном облике и характере ее будущего мужа: мол, говорят, он хром и уродлив, как Дьявол, а в своем замке в Тулузе завлекает женщин всякими зельями и песнями. Но за страшной внешностью Синей Бороды кроется прекрасная душа Жоффрэ, его ум, таланты, знания. Так заявляет о себе тема мужа-чудовища и — в дальнейшем — поисков пропавшего супруга, многожды «проигранная» мировой литературой — от истории Амура и Психеи до современной супругам де Пейрак сказки Шарля Перро «Рике с хохолком», — дошедшая до нас в виде аксаковского «Аленького цветочка».
Все заявленные в начале повествования фольклорные образные формы рано или поздно имеют в «Анжелике» свое очень оригинальное развитие.
Няня — этот почти сказочный образ простой женщины, носительницы духовной чистоты и духовного богатства народа — проходит через несколько книг. Няню Анжелики Фантину сменит няня ее детей Барба, а затем нам покажут мадам Амлен, старую няню Луи XIV, которая будит его перед церемонией утреннего королевского туалета и исчезает до следующего утра. И еще: в минуту неожиданной откровенности Филиппа дю Плесси, второго мужа Анжелики, мы узнаем, что единственное чувство привязанности, испытанное в жизни этим черствым, с малолетства испорченным безнравственностью придворного Парижа человеком, было чувство к няне: она присутствует и на странной, мрачной церемонии его бракосочетания с Анжеликой.
Людоед Жиль де Рэ сменяется в «Пути в Версаль» Людоедом — начальником стражи тюрьмы Шатле.
Пастушок Никола, ставший главарем парижской воровской шайки, воспринимается Анжеликой как дитя, подмененное феями, из сказок Фантины.
А вот эпизоду обольщения Жоффреем собственной жены в ночном саду Отеля Веселой Науки суждено было получить развитие в четвертом, пятом и шестом романах. Но если разговор Анжелики с облаченным в маску Золотым Голосом Королевства напоминает неразбериху свидания графа Альмавивы с графиней Розиной, то психологическая дуэль героини с загадочным Рескатором, оказавшимся ее утраченным мужем, склонным считать, что она предала его, — этот поединок «пришельца с того света» с любимой женщиной сродни трагическому конфликту между Артуром-Оводом и Джеммой, героями романа Э. Л. Войнич.
Есть ли логика в поведении де Пейрака?
Зачем эта игра в первой части повествования? Почему, ни выкупая ее на невольничьем рынке в Канди, ни приняв ее вместе с гугенотами, бегущими от преследования королевских драгун, на борт своего судна, не открывает Пейрак-Рескатор своего лица Анжелике?
Безусловно, есть логика в каждом его шаге. Ученик провансальских трубадуров, Пейрак не мог отказаться от игры, от неторопливости в выяснении отношений с вновь обретенной женой: такова традиция провансальского культа любви, который он исповедует.
Впитавший с молоком матери жаркий соленый воздух южной Франции Жоффрэ жил в окружении ее легенд, ее своеобразной культуры, обычаев.
В де Пейраке удивительным образом соединяются вещи, кажется, совсем противоположные: пытливый ум ученого и поэтичное мироощущение последователя провансальских трубадуров.
Так погружены в атмосферу легенд, суеверий, верований жители Карпат: об этом поэтично поведал в повести «Тени забытых предков» украинский писатель Михайло Коцюбинский[41]. В значительной степени сказочный дух живет в этом романтическое крае поныне.
Так в 50-е годы XX века являлись на ранчо Генри Фонда верхами и в широкополых шляпах Джон Уэйн и Джон Форд[42] чтобы целыми днями разыгрывать там сценки из жизни Дикого Запада — это ли не пример проникновения в мир интеллигентного человека мифа, легенды, романтической сказки детства?
Наличие своеобразных сцен-перевертышей, в которых однажды смоделированная ситуация, подобно алмазу, играет, в зависимости от освещения, разными гранями, вообще характерно для романа супругов Голон.
Познакомившись со стихами Замызганного Поэта, высмеивавшего Пейрака, Анжелика высказывает желание увидеть «щелкопера» Клода Ле-Пти повешенным, а адвокат Дегре называет его «недремлющим оком Парижа». Во втором томе Анжелика сблизится с поэтом, за которым охотится ставший к тому времени полицейским Дегре, — и охота эта заканчивается исполнением желания, высказанного Анжеликой в первой книге, повергнувшим ее в отчаяние во второй.
При первом столкновении Анжелики с обитателями Двора Чудес, когда Никола и Родогон Египтянин оспаривают друг у друга право обладать ею, патрон преступного сброда — Великий Кесарь — предлагает раздеть женщину, чтобы соперникам было легче торговаться. Циничная шутка, не более. Но, оказывается, в ней заключено жуткое пророчество: в четвертой книге Анжелика окажется обнажённой на невольничьем рынке в Канди, и о ней будут торговаться Рескатор-Пейрак и пират д'Эскренвиль.
Сам же спор Никола и Родогона представляет собой печальный слепок со столкновения де Пейрака с Жермонтазом, за которым последовал лаконичный призыв Жоффрэ к жене — «Идем!», положивший начало их прекрасному физическому сближению. Совпадает здесь все, даже появление защитника героини в маске. Но точно так же, как отвратительная личина Никола-Каламбредена отличается от элегантной бархатной маски де Пейрака, так и грубые ласки Никола оскверняют ее воспоминания об изысканной любви Жоффрэ.
Почему содрогается Анжелика от слов Клода Ле-Пти: «Иди же!», от его протянутой к ней руки? Потому что вот так же протянул к ней руку, так же позвал ее Жоффрэ, только что защитивший ее честь на дуэли с Жермонтазом.
«Вы и я — чего бы мы только не совершили вместе!» — эту фразу слышит Анжелика от короля Франции — и от короля белых рабов Мекнеса, поражаясь парадоксальности такого сходства чувств, испытываемых столь разными людьми.
Или — Бастилия. В первой книге Анжелика добивается аудиенции у короля, чтобы просить о помиловании заключенного в тюрьму Жоффрэ. В третьем романе имеется трагический слепок этой сцены. В результате скандальной дуэли, причиной которой была Анжелика, в Бастилию угодили Филипп дю Плесси и фаворит короля де Лозен. Анжелика явилась к Луи:
«- Сир, Бастилия...- само звучание кошмарного слова, слетевшего с ее уст, заставило ее замолчать. Дурное начало! Она в тревоге ломала руки.
- Ну, — мягко сказал король, — за кого же вы пришли просить — за месье де Лозена или за месье дю Плесси?
- Сир, — воспряла духом Анжелика, — моей единственной заботой является судьба моего мужа».
Но сам он, Филипп, — не Жоффрэ. И патетическое отчаяние, охватившее Анжелику, вдребезги разбивается о непроходимое чванство ее второго мужа:
«- А куда бы вы хотели, чтоб меня заперли? — вызывающе спросил Филипп. — В Шатле, с чернью?»
Наконец, гневная фраза монарха: «Все мои дамы по праву принадлежат мне!» — разве это не повторение фразеологической конструкции палача мэтра Обэна, некогда столь же надменно заявившего Анжелике: «Все что я нахожу в карманах тех, кого пытаю, по праву принадлежит мне?»
Описанный прием, изящный и меткий, как шпага, заимствован супругами Голон из рыцарских романов, «фабула которых, — пишет М. Разумовская, — осложнена многократным использованием однородных мотивов, что свойственно сказке»[43].