Супермодель в лучах смерти - Страница 127

— Граф, ты мой друг. Без тебя у нас с господином Кабанюком разговор не получается, — гремел Апостолос.

Павел почувствовал некую искусственность ситуации. К тому же, его неприятно резанул жесткий, холодный взгляд Апостолоса, выдававший наигранность его полупьяной развязанности. Однако Павел списал это странное состояние на неумение грека пить с утра.

Чтобы прекратить дальнейшие упрашивания, граф подсел к столу и поднял рюмку, полную водки.

— За удачу! — сказал он и выпил.

Апостолос сделал маленький глоток. А Кабанюк, искренне обрадовавшись приходу графа, налил сразу по второй.

— Граф, а за что вы убили Илью? — пьяно поинтересовался Апостолос.

— Меня при этом не было. Лучше расспросить господина Шкуратова. Мне он сказал, что Илья Сергеевич устроил стрельбу в каюте. Мы же все видели раненую Татьяну.

— А почему Маркелов оказался в каюте господина артиста? — не унимался Апостолос. Он хотел притупить внимание графа и выиграть время.

— Мне самому непонятно, но, скорее всего, Илья Сергеевич следил за Татьяной, особенно после случая с Янисом…

— А! — воскликнул Апостолос, — так вот в чем дело! Она пришла к другу-артисту по амурным делам. А Маркелов, терзаемый ревностью открыл стрельбу!

Павел почувствовал, что адмирал подбрасывает ему наиболее удобную версию, и, чтобы не спугнуть противника, в знак согласия кивнул головой.

— Говоря по-русски — «закусил удила». Две кровавые драмы подряд, продиктованные чувством ревности, делают Маркелова похожим на шекспировских героев.

— Странный вы народ — русские. Чуть что не по-вашему, сразу готовы вцепиться в горло, — заметил Апостолос. — Это, наверное, от того, что все много, пьют, перестают управлять своими эмоциями. Вот, посмотри на меня. Всегда спокоен, не суетлив, врагов уважаю и никогда ни на кого не поднимаю руку. А потому что мы, греки, мудрее вас на несколько тысячелетий…

Раздался звонок телефона. Апостолос снял трубку. Молча выслушал и ответил согласием. Поскольку разговор шел по-гречески, Павел не прислушивался. Он решил выяснить у Кабанюка, каким утренним ветром его сюда задуло. Но глава администрации уже пускал толстыми губами пузыри. Лицо его приобрело бурый оттенок. Даже загар не мог скрыть прилив крови к голове.

— Пора отдыхать, Кабанюк. Сам знаешь — неправильный похмел ведет к запою, — вспомнил Павел известный ему еще с прокопьевского детства афоризм. Глава администрации посмотрел на него налитыми кровью глазами и спросил:

— Ты мне друг?

— Друг, друг…

— Тогда не верь этим грекам… что-то они затевают, — и погрозил в сторону Апостолоса пальцем.

Адмирал положил трубку. Он уже не старался скрывать охватившее его нервное возбуждение.

— Граф, я тебя прошу, давай поднимемся в мою каюту. Там для тебя приготовлен сюрприз. Я понимаю, что у тебя болит нога, но потихоньку доковыляешь. А уж назад побежишь вприпрыжку!

Павел насторожился. Ничего хорошего от адмирала оживать не приходилось.

— Мне надо Кабанюка дотащить до каюты, — решил он уклониться от приглашения.

Апостолос встал и зашагал по кают-компании.

— Его без тебя доведут. Разве я могу допустить, чтобы ты сам, хромая, тащил эту тушу. Мы ненадолго, покажу — и вернемся назад. Грех тебя не позабавить. Мы, греки, тоже умеем удивлять не хуже русских.

Павел с трудом встал и, не на шутку хромая, отправился за Апостолосом. Кабанюк хотел что-то сказать им вслед, но лишь издал губами нечленораздельный звук.

В просторной каюте Апостолоса в углу сидел в своем кресле-каталке улыбающийся Лефтерис. Он почти по грудь был накрыт клетчатым шотландским пледом. На небольшом столике лежало несколько колод карт, чистая бумага, ручки и пистолет.

Апостолос заметно нервничал. Он подошел к Лефтерису, наклонился к нему и о чем-то спросил. Затем резко выпрямился и обратился к Павлу.

— Граф, сюрприз ждет вас в моей спальне, прошу посмотреть!

— Мне как-то неловко, — заволновался Павел.

— Идите, — почти приказал Апостолос. — Не обижайте старика.

Делать было нечего, тем более в воздухе витало чрезвычайное напряжение. Павел дошел до двери спальни и открыл ее. То, что он увидел, подействовало на него, словно ушат ледяной воды. В постели лежала Антигони. Она смотрела на него умоляющим взглядом и молчала.

Павел отшатнулся. Апостолос уже успел переместиться к столу. Как ни в чем не бывало он сидел и тасовал карты.

— Ну, граф, сумел я вас поразить?

— Признаться, да, — выдавил из себя Павел. Он судорожно соображал, что можно предпринять в данной ситуации, и ни на секунду не забывал о лежавшем на столе пистолете. Разговор предстоял серьезный и, возможно, короткий. Все решало хладнокровие, с которым он обязан перенести провал их операции.

Павел прикрыл дверь, медленно обошел Апостолоса и сел за стол напротив него.

— Отлично, как раз это-то я и хотел вам предложить, — Апостолос разорвал колоду и бросил ее на стол.

Павел молчал. Он переживал за Антигони и знал, что обязан спасти ее. У него даже не возникла мысль, что она сама, по собственной воле, вернулась к бывшему любовнику.

— Итак, граф. Это наша последняя игра, и вам придется принять мои условия.

— Если они не противоречат моим убеждениям, — предупредил Павел.

— После того, что вы позволили себе, плевал я на ваши убеждения, — рявкнул Апостолос и тут же взял себя в руки. — Предложение такое. Если вы выигрываете, то получаете катер и отправляетесь на все четыре стороны. А ежели проигрываете, то уж придется обойтись без катера. Прыгаете с борта корабля, а дальше уж как Бог рассудит. Идет?

Павел спокойно посмотрел на Апостолоса. Закурил его любимую тонкую сигару и выдвинул свои условия.

— Мы должны играть на равных. За вами пока сила ваших боевиков, за мной знание того, что находится в трюме. Поэтому, мой выигрыш — и вы полностью сдаете мне власть на корабле. Разоружаете охрану, удаляетесь под домашний арест, вплоть до появления на корабле сотрудников Интерпола. А уж коль выиграете, то я согласен прыгнуть с борта вниз головой.

Сказав это, Павел облокотился подбородком на набалдашник палки и без всякой злости и ненависти посмотрел на адмирала. Тот не знал, на что решиться. Но нс принять вызов, показать свою слабость и нерешительность не мог себе позволить. И, не обращая внимания на красноречивые взгляды, бросаемые Лефтерисом, хлопнул ладонью по столу.

— Договорились. Никто не вправе изменить нашу договоренность.

Сдавать первому выпало Апостолосу. Оба согласились играть без болванов и открытых карт. Апостолос быстро разметал на четыре кучки по тринадцать карт. Каждый углубился в изучение расклада, решая, Играть ли на своих или покупать другие. Павел сразу обменял свои карты на лежавшие справа.

— Что у тебя было с Антигони? — как бы между прочим, поинтересовался Апостолос.

— Спроси у нее…

— Ты знал, что она моя последняя и единственная любовь? — продолжил он, скидывая туза.

— Тогда почему она не с тобой, а со мной?

— Потому что ты мерзавец…

— Нет, потому что ты — преступник. Международный бандит, такой же, как Воркута, Маркелов, Лавр, Янис. Никто из вас не достоин настоящей любви.

Они продолжали играть и некоторое время молчали, так как было не до выяснения отношений. Павел впервые за многие годы не чувствовал игру. Карта ему просто не шла. Казалось, кто-то преднамеренно выбивает из его раскладов одинаковые масти и, несмотря ни на какие сносы, приводит к возникновению ренонсов. Отдав последние три взятки, он с тоской смотрел, как Апостолос записывает ему штраф.

— Антигони любит меня и только меня. Я создам ей роскошную жизнь и, возможно, назову своей женой. А тебе ничего не светит, ты ее соблазнил, опорочил меня, представил каким-то контрабандистом. Это все ложь! Ни о каких радиоактивных отходах я и понятия не имею. Допустим, они там в трюме действительно имеются. Но это — результат сделки Яниса, Лавра и господина Маркелова. Они воспользовались моим честным именем, обманули меня. Я еще имею право требовать компенсацию. Жалко, что они все умерли. И поубивали их, кстати, по твоим наводкам. Так что, дорогой граф, получай-ка ты «большой шлем» и прыгай с корабля головой вниз, как и обещал.