Супермодель в лучах смерти - Страница 123

— Кажется, был шторм? — шепотом спросила Антигони. — Или это мы его устроили?

— Его послал нам Господь, видя, что мы созданы быть вместе.

— О, Павел, как я боюсь ошибиться, — тихо и проникновенно произнесла Антигони. — Я, если разобраться, всю жизнь наказываю себя горькими разочарованиями. Еще в Америке мне приходилось заниматься торговцами наркотиков. В сущности, это были гнусные типы. Я никогда их не жалела. Потом вдруг возник один художник, и мне показалось, что стоит окружить его любовью, и он станет самим собой. Без наркотиков, без необходимости все время искать деньги. Но случилось иначе. Он просто засветил меня. Тогда впервые в меня стреляли и стреляла я.

Потом долго кляла себя за веру, за сочувствие, за собственную глупость. Сторонилась людей, ожесточилась, постоянно готовилась к отражению любых сексуальных поползновений со стороны моих клиентов. И вдруг на горизонте появился Апостолос…

Антигони дотянулась до валявшейся на полу пачке сигарет. Павел нашел зажигалку. Она закурила и посмотрела на него с благодарностью за то, что он ее не перебивает.

— Я с радостью взялась за это задание. Он оказался интересным человеком. Много в нем было ребяческого. Широта, размах и монументальность разительно отличали его от всех моих знакомых и приятелей. Мне он казался великаном среди пигмеев. По отношению ко мне он был бесконечно добр, но я не пользовалась этим. Конечно, я влюбилась. Даже когда начала понимать, что он часто и без стеснения преступает закон, убедила себя, что ему, в отличие от других, это позволено свыше. Мне предложили с ним расстаться, так как я перестала давать сведения. Я отказалась. На мне поставили крест…

Но, оказывается, все, что отходит от прописных истин, есть плод наших заблуждений. Когда человек жесток и несправедлив к одним и мягок и добр с другими, значит, он притворяется. Подчас даже не отдавая себе в этом отчета. Будто пелена слетела с моих глаз. Это была не любовь ко мне, а любовь к себе, своим причудам. И в этом Апостолос остался недоразвитым ребенком. Люди для него все те же игрушки. Одни он бережет, другие может выбросить. Но поломать способен любую. Такой куклой он и представлял себе меня. Пришел день, кукла стала мешать, ее бросили в ящик с ненужными вещами.

Антигони горько вздохнула. Павел обнял ее, прижал к себе и почувствовал на груди стекающие с ее щек горячие слезы.

Шторм весьма потрепал корабль и его пассажиров. В каюте Егора Шкуратова ситуация причудливо изменилась. Сам артист ни на секунду не покидал туалетную комнату, страдая жестокими приступами рвоты и теряя ориентацию в пространстве. Большую часть времени он оставался на четвереньках.

Татьяна в отличие от него держалась стойко. Она потягивала из бутылки виски и радовалась каждому отчаянному порыву ветра и мощнейшим ударам волн. Казалось, ее душа, наконец, попала в свою стихию. Чем неистовее штормило, тем в большее умиротворение погружалась артистка.

Ужасно мелкими, ничтожными и глупыми, по сравнению с никому не подчиняющимися силами природы, показались ей проблемы, возникающие между людьми. Какая разница, кто прав, кто виноват, кто преступник, кто жертва, если в одно мгновение они все вместе могут уйти на дно и навсегда исчезнуть под толщей воды? Мерзавца Маркелова рыбы сожрут с таким же удовольствием, как и ее саму. Кто же, в таком случае, даст людям право судить друг друга?

Маркелов после первого же крена судна вывалился из кресла и лежал на полу с задумчивым видом. Морская болезнь его не донимала. Его мучали другие, более страшные вопросы.

— Кто еще знает про радиоактивные отходы? — спросил он Татьяну в минуту временного затишья.

— Все наши… Леонтович.

Маркелов понял, что игра проиграна. Во всяком случае, для него. Начать отстрел всех, посвященных в тайну смертоносного груза, складированного в трюме, значило превратить круиз в бессмысленную бойню. Избавиться от груза втихаря уже не получится. Свалить всю ответственность на убитых Лавра и Яниса не удастся из-за свидетельств Антигони… Оставалось добровольно дожидаться ареста и громкого судебного процесса.

На это у Ильи Сергеевича сил не осталось. Мотать второй срок тогда, когда жизнь, казалось бы, состоялась в соответствии с собственными представлениями о ней? Когда он достиг уважения и прочности своего положения в деловых кругах, когда в мире почти не осталось недоступных для него удовольствий… снова надеть арестантскую робу? Нет. Это не для него. Маркелов всегда считался человеком действия. Он полагался не на людей, а на судьбу. «Никому не верь и ничего не бойся» — таков был его девиз. Шторм вернул Маркелову способность к действию. Вывел его из шока обреченности. Покорно плыть навстречу российским пограничникам — значит, потерять все и, прежде всего, веру в себя…

Илья Сергеевич сделал собственный выбор.

— Таня, развяжи меня. Я никому не причиню зла. Я устал.

Татьяна посмотрела на него влажным пьяным взглядом без всякой ненависти, а, скорее, с сожалением.

— Нет. Ты перестреляешь нас, как куропаток. Иного выхода у тебя нет.

— Есть. Я дождусь конца шторма, спущу шлюпку и уйду на ней.

— Слишком романтично, котик, — не поверила Татьяна.

— Поверь. Больше мне деваться некуда. Не пограничников же ждать?

Татьяна сделала глоток виски, поморщилась и по-свойски спросила:

— Признайся мне одной — ты знал о радиоактивных отходах? Знал ведь? Ни один Лавр не рискнул бы сам затеять такое дело. Это для людей высокого полета, таких, как ты. Глупо отпираться.

Маркелов вздохнул и провел языком по пересохшим губам. Уговорить выпившую Татьяну стоило большого труда. Ее упрямству мог бы позавидовать даже осел Апостолоса, Апулей.

— Подумай сама, к чему мне тебе врать? С той минуты, как всем стало известно о содержимом трюмов, корабль превратился для меня в КПЗ. У меня остался небогатый выбор — вручить свою судьбу нашему самому гуманному суду или довериться слепой и, потому справедливой, морской стихии.

— В шторм? — воскликнула Татьяна.

— Подождем. Он скоро утихнет.

Татьяну заинтриговало решение покинуть корабль. В нем была та доля романтизма, которая делает привлекательным самый идиотский поступок.

— А меня возьмешь с собой? — запальчиво спросила она.

— Куда? — не понял Маркелов.

— Туда, куда собрался. Я же не поверю, что ты решил утонуть, — заявила Татьяна и расхохоталась.

— Таня, — вопреки ее смеху серьезно продолжил Маркелов.. — Мне легче потерять жизнь, чем свободу. Развяжи и дай шанс. Быть может, Господь не оставит меня, не даст погибнуть от жажды и захлебнуться в море.

Татьяна протянула ему бутылку и позволила сделать несколько глотков. Прильнула к нему и прошептала:

— Маркелов, если ты действительно смоешься отсюда на шлюпке, я с ума сойду от любви к тебе. Фантастика! Один в море! Чистый Хемингуэй. «Старик и море»… — от этих ассоциаций она вдруг всхлипнула и, давя в себе рыдания, прошептала: — Ты обязательно выплывешь. Не может Маркелов взять и утонуть, как простой смертный.

— Я тоже так думаю, — согласился Илья Сергеевич. — Развязывай.

Татьяна все еще колебалась, но в ее пьяном воспаленном мозгу уже возник образ одинокого героя, мужественно предпочитающего бурлящую морскую пучину жалкой участи уголовника.

Шторм еще накатывал на палубы, кренил корабль на бок, задирал его нос, но постепенно терял свою мощь и кураж. Татьяна медлила. Она знала, что Маркелову верить нельзя, но в данный момент очень хотелось поверить.

Дверь из туалетной комнаты открылась. Стоя на коленях, бледный, с черными синяками под глазами, выглянул Шкуратов. Он не мог подняться, но предупредил Татьяну:

— Не смей его развязывать…

Корабль качнуло, и Егор вынужден был снова бороться с приступами рвоты.

Маркелов сильно ударился о стену головой и застонал. Татьяна подползла к нему. Глаза Ильи Сергеевича, и без того глубоко посаженные, казались далекими и яркими, словно морские маяки.

— Помоги мне… не связывай свое имя с преступником… я уйду, я доберусь до Турции. Там попрошу убежища. Вернусь в свой офис на Кипре. Скандал утихнет, про меня забудут. Потихоньку откуплюсь и, кто знает, может, судьба еще подарит нам встречу?