Сундук старого принца - Страница 82

Любопытство заставило художника заглянуть в резной сундучок, стоящий рядом со спящим. В нем свернулась кольцом узорчатая змейка, а рядом, на кар¬тоне, мерцало изображение вчерашнего города! Мелкие детали то сливались, то увеличивались, как если бы над картиной водили лупой. Они жили и двигались, и можно было разглядеть любой уголок, любой камешек, которые, подчиняясь взгляду, показывали самих себя.

Холодная цепкая рука легла Фалькону на плечо:

— Так вот ваша благодарность за то, что я помиловал вас, сеньор! Готовьтесь теперь к смерти!

— Но вы должны дать мне возможность защищаться! — возразил художник.

— Это не для бродяг и мошенников! — ответил Гонсалес, вытаскивая шпагу.

Вдруг Фалькон увидел, что змейка зашевелилась и, вытянувшись стрелой, метнулась к нему. Рука его ощутила эфес шпаги и тяжесть толедского клинка, ярко блеснувшего на солнце. Зазвенела сталь. Чернокнижник, встретив отчаянное сопротивление, чертыхался Фалькон читал молитву.

— Пора с вами кончать! — крикнул Гонсалес — и тут же напоролся на шпагу художника. Обливаясь кровью, он сел на землю.

Фалькон отбросил оружие и поспешил перевязать противника. Далее они двинулись вместе.

— Вряд ли мы до ночи найдем приют, — молвил художник.

Гонсалес посмотрел на него с упреком:

— Приют за спиной, синьор. Я только не смею воспользоваться им до заката солнца. Говорю вам еще раз, хоть вы не верите. Город помещается весь в моей картине.

И впрямь, к исходу дня он развернул свою картонку. Змейка обвила картину — и перед ними, как из-под земли, явился город, похищенный чернокнижником.

Они вошли в ворота через арочный мост и приблизились к дворцу. У порога Гонсалес указал страже пальцем на Фалькона.

— Схватить его и бросить в тюрьму. Завтра он будет казнен! У вас есть какие-нибудь пожелания, синьор?

— Да! Я просил бы поместить меня в камеру герцогини Бланки де Лерма.

— Пусть так, — устало промолвил наместник.

Только ночь провел он в тюрьме с прекрасной герцогиней, но она стоила тысячи ночей даже всей жизни. Ни Фалькону, ни Бланке не нужно было слов, чтобы понять друг друга. В обоих билось одно сердце и жила одна жизнь. Души их соединились в любви, которая была для них единственной в мире, и она раздвинула стены их тюрьмы. Они вышли в город, но не покинули его. Они пели и танцевали в тавернах, они разглядывали сокровища герцогской казны и пили волшебное вино, и те кто встречал их, становились счастливыми.

Но в час, назначенный для казни, оба пришли на площадь, чтобы вместе умереть.

Чернокнижник ждал их, и палач стоял с ним рядом.

— Прежде чем ты прикажешь поднять топор, дон Гонсалес, подними мою перчатку, если осмелишься, я бросаю тебе вызов художника и утверждаю, что твой талант ничего не стоит без колдовства! Я готов создать город, не копию, а оригинал, и он превзойдет твое искусство!

— Что ж, попробуй, — ответил чернокнижник растерянно.

И все силы души, все чудеса пережитой ночи, всю радость встречи со своей возлюбленной Бланкой Фалькон вложил в свою фантастическую картину. Он нарисовал немыслимый воздушный город Солнца. На берегу небесного океана, на залитых прозрачными волнами мраморных плитах вставали аркады висячих садов. Золоченые шпили соборов сплетались в узорную решетку. Дворцы с широко распахнутыми окнами, зовущие к празднику, поражали своим великолепием. Невиданные птицы и бабочки, наполняющие пространство, звери подле водопадов, рыбы в реках… И то была не застывшая во времени, забытая Богом сказка, но живая жизнь, текущая из прошлого в будущее в вечном настоящем. Да, в нем присутствовали и печаль, и смерть, но в нем были и радость, и рождение!

Восторженный крик толпы приветствовал творение Фалькона. И тогда нежданно явилась Эффа. Переливающееся таинственными узорами змеиное тело оплело чернокнижника, а голова, вдруг превратившись в голову юной девушки, приблизилась к его лицу. Она словно явилась из рисунка Фалькона в таверне, где танцевала цыганка. Вот раздвоенный змеиный язык скользнул к пересохшим губам Гонсалеса — и тот рухнул на колени.

Еще мгновение — и Эффа метнулась к картине Фалькона. Сверкнула молния, и прогремел гром. Тучи разверзлись, и на другом берегу реки возник огромный город Солнца! Змея вспыхнула ослепительным огнем и, превратившись в радугу, соединила два города воздушной аркой. Только миг длилось чудо и затем исчезло. Люди и когда-то украденный город вернулись в свое время к своей жизни. Герцог де Лерма остался во дворце вместе с молчащим двойником своей жены, созданной Гонсалесом де Эрейра, а Бланка и Фалькон, простившись, отправились в путь, где весь мир был для них домом.

В самом конце огромного парка, окружающего опустевший дворец, находилась старая ивовая аллея. Изящным полукругом она завершала границу королевских угодий. Сохранившие стройность бурые стволы все свое великолепие подняли к небу.

Серебристые уборы ветвей тянулись к земле лишь затем, чтобы осенить ее, но любой ветерок тотчас взметал их вверх.

В легких сумерках вся аллея удивительно напоминала разнаряженных в зеленовато-серебристые платья дам. Ровными парами они замерли, прислушиваясь, не прозвучит ли музыка, чтобы двинуться в торжественном танце к горящему огнями далекому дворцу.

Так радостно это ожидание, так грациозны движения рук-ветвей, нескромно приподнявших полы нарядов… И пленительные улыбки, и легкий, чуть слышный смех так и витают в аллее.

Но заходит солнце, так и не долетела мелодия из роскошных зал старинного дворца… только несется над парком тягуче-унылый звон колокола. И вместе с его траурными ударами медленно скользит по аллее одинокая тень. Тяжело опираясь на палку, бредет она, в глубокой задумчивости, от начала аллеи и до конца, и путь ее освещает одинокий фонарь. Он словно плывет по воздуху, потому что ни фигуры человека, ни руки его не видно.

Деревья трепещут, чувствуя и узнавая его. Длинные листья тянутся, чтобы коснуться тени, но безуспешны их попытки. В пустоте они не находят ничего и, как слепые, ощупывают тонкими пальцами самих себя. Тогда из этих касаний и рождается тихий плач деревьев… верно, потому ни одна птица не гнездится в ивовой аллее. Верно, потому старыми легендами овеян парк. Может, и стоит заглянуть в одно из воспоминаний, хранимых деревьями.

У одного могущественного государя было два сына. Они так походили друг на друга, что даже родители порой не могли их различить. Правда, когда они подросли, все затруднения сами пропали.

Один принц, по имени Кир, обладал очень твердым и сильным характером и терпеть не мог никаких советов или просьб. Что бы ему ни предложили, он не задумываясь тут же отвечал отказом. Объяснений ждать не приходилось, и принц, гордо вскинув голову, устремлялся прочь.

Второй принц, которого звали Кэй, напротив, отличался покладистым нравом, с детства привык к послушанию и буквально со всеми соглашался. Никто из придворных не мог вспомнить и одного случая, когда бы ему было отказано в просьбе.

Итак, зная определенно, чего ожидать от принца «Нет» и от принца «Да», можно было на встречу с иностранными послами направлять либо одного либо другого. Результат всегда предугадывали безошибочно.

Пришло время совершеннолетия, и король решил разделить свое огромное государство на три части. В одной он решил оставаться сам, а другие отдать наследникам.

Призвав сыновей, он обратился к ним:

— Я хочу, чтоб вы разделили со мной престол и взяли на себя заботы о западной и восточной областях королевства…

— Нет, — немедленно ответил Кир.

— Да! — произнес Кэй.

Отец благосклонно кивнул Кэю и обернулся к упрямцу.

— Что ж, — сказал он, не могу вас неволить, однако и менять свои решения не собираюсь. Вы женитесь, и ваша супруга будет править в стране, а вы останетесь при ней принцем-консортом!