Сундук старого принца - Страница 45

Но здесь-то и крылась трагедия этого человека. Внимательное наблюдение вдруг обнаруживало, что Биг Бэн вовсе не был тем игрушечным клоуном, чья выдуманная жизнь рассчитана на забаву окружающих. Более чем кто-либо, он сохранял удивительную естественность во всех своих проявлениях. Просто он жил в своем совершенно особом мире. В мире, в котором по странной прихоти случая печальная мимика отнюдь не означала душевной грусти, а веселье могло выливаться в жестах, обычно рождаемых отчаянием.

Странный субъект… Мне было непонятно, почему многие из умирающих призывали его к своему смертному одру скорее, чем духовника. Чем он мог утешить их? Неужели своей нелепой фигурой или высокопарной речью, где смысл терялся в бесчисленных парадоксах? Но несомненно одно, что Биг Бэн облегчал переход людей в иной мир и это примиряло с его вызывающими качествами. Тем не менее я испытывал внутреннее содрогание каждый раз, как видел его около домов, где жили мои пациенты. Как гриф, чующий падаль, прилетает к своей будущей жертве, так Биг Бэн, предвидя беду, кружил около жилищ, куда вскоре стучалась смерть. Признаюсь, что его безошибочная прозорливость влияла и на меня. Порой, встретив Биг Бэна, я отказывался от борьбы за жизнь даже тех больных, чье состояние еще оставляло какие-то надежды.

Биг Бэн! Его прозвище было именем знаменитых лондонских часов. Впоследствии я узнал, что у него самого имелись старинные английские часы с курантами, которые вызванивали около двенадцати различных мелодий. Каждая на свой час. Так же как для столичного тезки назначался пожизненный почетный смотритель, так и Биг Бэн считал себя хранителем времени на своих часах. Удивительное сочетание. Часовщик с одновременными обязанностями духовника и могильщика. Нет сомнений, что Биг Бэн не пропускал ни одних похорон. Что же привлекало его к этим церемониям? Не запах же смерти, который владеет гиенами? Ответ напрашивался сам собой при взгляде на измятое, пожившее лицо, с нездоровой кожей, прячущиеся бесцветные глаза, бледную улыбку, трясущиеся руки. Внешность старинного приятеля и поклонника Бахуса! Значит, он просто искал возможность выпить?! Однако в нем было еще что-то невероятно странное, что не давало решить вопрос однозначно. В какие-то моменты вдохновения, когда он читал стихи, наслаждался музыкой или любовался природой, вы могли вдруг увидеть в нем старого принца или императора. Да, да, я не преувеличиваю! Он становился прекрасен, выразителен до последней степени. И тогда в собеседнике рождалась готовность поверить любой заведомой лжи, лишь бы она исходила из его пророчествующих уст. Пожалуй, и я сам, исполненный скепсиса к Биг Бэну, не мог бы представить себе иного Цезаря, которому искренне салютуют идущие на бой гладиаторы. Но неужели те же чувства владеют умирающими?

Понять это мне удалось позже, когда я столкнулся с ним в тесной таверне, где он считался завсегдатаем. Биг Бэн, изрядно загрузившийся вином, сидел у камина, глядя сквозь бутыль на пляшущее пламя. Разноцветные отблески падали на лицо, но тут же истаивали в его неправдоподобно жуткой белизне, лишь два зеленых пятна от лучей, проникавших через стекло бутыли, держались в глубоких орбитах пьяницы. Подобно совиным или кошачьим глазам, они то вспыхивали, то затухали, придавая его облику фантастический вид персонажа гофмановских сказок. «Еще вина! — стукнув кулаком по столу, крикнул Биг Бэн. — Я пересох, как Сахара в полдень!» Голос его напоминал треск ломающегося дерева. «Вам уже нечем платить», — возразил хмурый хозяин. «Ошибаешься, приятель!» — молвил Биг Бэн, забираясь в карман. Через мгновение в его руках сверкнуло аметистовое колье. Хозяин с жадностью потянулся к нему, но пьяница убрал руку. «Твоя очередь последняя. Первыми идут всегда джентльмены! Кто заплатит за Биг Бэна, тому будет принадлежать эта вещь! Торопитесь, я намерен провести ночь в обществе самых почтенных старушек в стеклянных кринолинах, что томятся в погребе у этого пирата!» Увидев колье, я почувствовал, как сжалось мое сердце. Неужели возможно повторение? Год назад я подарил Лайме точно такие же аметисты. Изысканная работа по серебру искусно изображала ветку сирени. По тщательности и мастерству исполнения колье явно относилось к творениям старинных ювелиров, а они крайне редко дублировали свои изделия. Не давая себе времени на размышления, я заплатил хозяину за Биг Бэна, а затем уселся с ним в дальний угол таверны. Он любовно поглаживал принесенные бутылки и совершенно равнодушно протянул мне колье. Я взял его за руку: «Биг Бэн, я не хочу пока устраивать скандал, но вы должны мне сейчас же объяснить, откуда у вас эта вещь?»

Пьяница мучительно заметался, потом устало уронил голову и проскрипел о том, что это подарок одной леди. «Ложь, — сказал я твердо. — Это колье было само подарено леди, и она не могла передаривать его. Тем более, насколько мы с вами знаем, мужчинам не принято дарить украшения!» — «Тем не менее это так!» — упрямо повторил Биг Бэн. «Вы можете доказать это?» — спросил я. Он молча налил себе вина и затем кивнул головой. «Да. Если вы не побоитесь доказательств». Его тон смутил меня: «Кто или что будет свидетельствовать правдивость ваших слов, Биг Бэн?» — «Она сама скажет вам об этом». Я похолодел и, боясь ошибки, переспросил: «Кто? Кто?» — «Лайма!» — ответил старик и залпом осушил бокал.

И еще через день, трепеща от ужаса и ожидания, я был в доме Биг Бэна. Громадное серое здание, с давно утраченными претензиями на роскошь, обшарпанный фасад с высокими окнами и пилястрами, еле видимыми среди облетевшей штукатурки. Изъеденные временем колонны и скульптуры в нишах. Воистину дом являл собой такую древность, что трудно было отнести его к какой-либо эпохе или стилю. Верно, его года навевали не только эти риторические вопросы. Люди, населявшие дом, давно покинули его, боясь, что еле дышащие стены в любой момент могут превратиться в развалины. И лишь один Биг Бэн, как капитан тонущего корабля, остался верен своему жилищу. Оставленная жильцами громадина давала простор его натуре. «Мой дворец!» — представил он свой дом. Да, другие такие же покои трудно было сыскать. Бесконечные анфилады полупустых комнат, где среди громоздкой мебели, забытой кем-то и когда-то, жило только чуткое эхо да десятки летучих мышей. Порой сюда приходили в поисках ночлега нищие старушки и старички. Они испуганно жались к стенкам, шепча то ли молитвы, то ли извинения за свое незваное вторжение. Единственно цельный интерьер сохранялся в комнате, расположенной в круглой башне, где жил Биг Бэн. Там среди стеллажей с тысячами книг, всевозможных тумбочек, этажерок, резных деревянных шкафов, стульев и бюро стояли, как памятник самим себе, старинные часы Биг Бэна. Циферблат заключался в изысканном футляре, напоминавшем маленькую башню, поддерживаемую золочеными колонками. Элегантное, удлиненное основание часов содержало массивные гири и маятник. Но не их внешний вид, хотя и без сомнения прекрасный, внушал какое-то особое чувство. Самым поразительным был голос часов. Маятник их, скрытый за палисандровой дверцей, стучал, как человеческое сердце. Звон же был столь глубоким и протяжным, словно рождался где-то в немыслимом подземелье, а сюда долетало только его эхо. Пустынно и дико становилось на душе от этого боя, и слезы невольно наворачивались на глаза, хотя мелодии часов порой были далеки от минора.

Какой-то неправдоподобной казалась вся последующая сцена. Биг Бэн зажег свечи, затем, подойдя ко мне, положил руку на сердце. «Слушайте! — шепнул он, тоскливо улыбаясь. — Ваш пульс должен биться вместе с ритмом часов». Мгновение спустя он подошел к циферблату и коснулся узорных стрелок. Внутри механизма что-то вздохнуло и застучало. Стрелки замерли, а затем минутная и вслед за ней часовая медленно двинулись в обратную сторону, описывая круги. Тяжелый бой, как звон погребального колокола, ворвался в помещение. Биг Бэн взял фонарь и повел меня по темным коридорам. Странно преобразились комнаты, через которые мы проходили. В одних, несмотря на поздний час, светило солнце, в других царствовали лунные блики. И дом уже не казался пустынным, как прежде. Все чаще нам на пути встречались люди, но столь живописно одетые, будто мы попали за кулисы гигантского театра или в запасники какого-то музея с ожившими картинами. То нашему взору представала келья благочестивого монаха за книгами, напоминающая святого Иеронима кисти Антонелиса де Мессина, то в обществе павлинов и голубков возникали задумчивые куртизанки Карпаччо. Полных достоинства персонажей Дюрера сменяли молчаливые современники Гольбейна, шумное застолье рубенсовских гуляк — чинные голландцы Рембрандта. Столь быстрая смена колоритных лиц, ярких одеяний, смешение эпох и событий повергли меня в растерянность, однако я не мог не заметить, что мой проводник пользуется у всех этих людей особым вниманием. При нашем появлении они прерывали свои занятия и словно завороженные смотрели на Биг Бэна. Одни отвешивали ему почтительные поклоны, другие молча бледнели, третьи умоляюще протягивали руки. Он же, никого не замечая, словно разгневанный владыка, проходил среди них со вскинутой гордо головой. Шаги его ни на мгновение не замедлялись, и свет фонаря, который он держал в руке, ни разу не задрожал. Наконец он остановился перед какой-то дверью и отпер ее. Я сделал шаг вперед и с удивлением обнаружил, что нахожусь в комнате Лаймы. Мне ли было не узнать ее. Вот старый камин, украшенный голландскими изразцами, вот цветы на окне, вот расстроенный клавесин и над ним гравюра с гарцующей амазонкой. Все как прежде. Я не сразу заметил, что в глубоком кресле затерялась хрупкая женская фигурка, но она шевельнулась с легким радостным вскриком.