Сумерки - Страница 9

Они спрашивают, почему я не задержал ее, постелили бы нам на кухне, на полу, я отвечаю, что не знаю и что теперь уже поздно об этом думать, что теперь я с удовольствием посплю на кухонном полу и один, нет, говорят они, теперь-то как раз мне одному никак не удастся, что им тоже надо где-то спать, слово, слово, короче, ложимся. И спим.

7

Сны, сны, сны. Снились ему сны, несмотря на все выпитое - снились.

Утро, утро, вечер. Лес, хороший подъезд. Паркет, балкон, прозрачная. Отличный металлический гараж. Сиреневое. Ножки-пешки. Ручки-дурочки. Волос нет. Доплата большая, да три человека. Утюг мой, да я. И дети.

Дети эти книжки читают каждый день. Дети каждый день едут в метро.

Каждый день в метро едут ножки-пешки, серая накидка. Мой милый, что тебе я сделала?

Жетон в жетоноприемник. Мимо лязгающих рук турникета, мимо усатой женщины в красной фуражке, мимо скучных цветов, вниз, вниз, в прохладную духоту, в преисподнюю, в лестницу, в чудесницу, вовремя, вовремя сойти, перепрыгнуть через расческу, пожирающую пыльные ступени - в них, в детей стремящихся ехать весь день. Я не боюсь, я иду туда, я специален. Туннель черен, рельсы извивисты, полминуты, минута, ВОЗДУХ!!!!!! Все ложатся, а она свистит, воет, приближается к земле, спасения нет, мы все умрем, еще мгновение - и вот он влетает, синий, голубой, зеленый, шипит, брызжет и замедляет ход.

Странно, да, но все спаслись, двери осторожно открылись и присутствующие потеряли разум. Это мы так ездим, это так мы едем. Езда в метро - это вам не езда в троллейбусе трамвае автобусе такси самолете поезде жигулях. Метрополитен шумен и андеграунден - разговаривать нельзя, только кричать, кричать тоже нельзя, поскольку в метро, а не в лесу.

Привстану вот здесь, прислонюсь к НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ и призадумаюсь.

Да, кстати, милая моя, в вас весу килограмм двести, я ничего против этого не имею, но прошу вас, просто умоляю - сойдите с моей левой ноги. Что? Хорошо, раз вам некуда подвинуться, так и быть, подвинусь я, но сойдите, снизойдите, сползите, дура ты что не понимаешь ты что уши по утрам не моешь убери свою телегу пока я не выкинул ее на хрен из поезда караул бандит отдай мою сумочку сумочку отдай это что сумочка это у тебя чемодан а не сумочка сволочь ты бездуховная. Дайте мне валокордин валидол эфедрин кодеин димедрол аспирин мышьяк - все, сразу все давайте, одно отдельное средство не снимет моего недоумения.

Товарищи пассажиры вы уж извините что мы к вам обращаемся мы сами беженцы с тамбова приехали к вам лечить детей а все деньги и вещи на вокзале украли нас там тридцать семей помогите пожалуйста кто чем может на дело божье дай он вам здоровья. И еще товарищи пассажиры вы уж извините совсем но скажите этой девушке чтобы она убрала свою сумочку с моей ноги а то я сейчас ей-богу поезд захвачу и в тегеран поедем.

Мне терять нечего.

Вы сходите? А вы? А вам какое дело? А вам какое дело? Знаете, молодой человек, я в ваши годы на энтих местах не сидел. Знаю, дед, тогда метро даже в Лондоне еще не успели прорыть. Но я уверяю тебя, дед, да просто так - поверь мне: ничего хорошего в этих местах нет. Они такие же, как и те, напротив. Если даже не хуже. Да? Да! А может все-таки уступишь, мне девяносто семь лет. Вот тебе, молодой человек, сколько?

Не помню. Постой, постой, это что ж значит, это значит я встану, так?

А ты, значит, в это время сядешь, да? Ну-у-у, дед... А впрочем, я сейчас буду выходить, поэтому садись, только садись быстро - она не дремлет. Внимание, дед, сосредоточься, я встаю. Три, два, один...

Де-е-е-ед!!! Ну вот, все пропукал. Девушка, я же это место не вам уступал! Ноги у вас болят... Извини, дед, не судьба, выхожу.

В переходы подземные, в катакомбы и казематы. В Брестскую, так сказать, в крепость. И что же вижу? Вижу, вижу, бегу за ней, глазки-лютики, пегое каре. Сны мои в пьяную ночь. Постой, не спеши, какая разница, как меня зовут, а если нам в Опалиху? Может, там и нет никого, в этой Опалихе, но это не беда - я знаю, где ключ. Как звать меня не помню, сколько лет мне не знаю, знаю только, что бывает день, бывает вечер, иногда бывает ночь. Утра не бывает никогда - не помню. Не видел. Не знаю. Может, это и не я вовсе, а светлой памяти посыпанный пеплом Дзе. А может и ты - это и не ты совсем, а на самом деле ты приезжаешь в пятницу, восьмого, вечером. Из страны Германии, из города Берлина. Но какая разница! В Опалиху! Дай только опущу монету в монетоприемник.

Алло, меня можно не ждать - я больше ни приеду никогда, я встретил ее, она очень мила и согласна со мной в Опалиху, а там... Нет, не надо слез, прощаний и прощений, не надо мусорить, прошу считать меня оправдавшим оказанное мне высокое доверие. Забудьте меня сразу. Теперь мы уже на Тушинской. И дальше.

А вот эта улица, вот этот дом. А вот ключ - действительно, никого нет, хотя кому бы здесь быть - ведь это мой дом. Мой охотничий домик.

Заимка. Запустим камин, сядем рядом, в мягкие кресла с бокалом хорошего красного вина и протянем ноги к огню. Я расскажу тебе о своих охотских трофеях.

Видишь, вот та голова, слева, над саблями? Ее звали Елена, я ненавижу это имя. Она была тиха, я носил ей портфель до дома, обсуждал задания на завтра и сидел с ней за одной партой. Случилось в школе нечто. Она не выдержала этого - весь класс этого не выдержал. Выжил я один - потому что не пришел, оставил друзей в беде, позорно симулировал болезнь. Все, что осталось в память - ее белокурая голова, которую я и прибил над саблями, там, слева. Вот это - прямо перед нами, над пистолетами (кстати, из левого убили Пушкина), так вот, над пистолетами - голова замечательной Маши, которую живьем я, к сожалению, никогда не видел. Она была молчалива и скучна, не приходила на стрелки, а я вел с ней долгие беседы по телефону, объяснял ей бренность. В конце концов она задумалась, но очень неудачно - как раз ехал трамвай, которым и была отгрызена эта симпатичная голова над пистолетами (кстати, из правого стреляли в Ленина). Что ж, нальем еще и перейдем к другой стене. Над ружьями - милая моему сердцу Оленька, вернее, ее голова. Я очень ее любил, (не только голову, я все Оленьку любил), но случилась странность такая, что она меня не любила вовсе. Я ее целовал, а она так и говорила: не люблю тебя вовсе, голову даю на отсечение. Отсеки мою голову, говорила, если не веришь. Я, естественно, не поверил. Голова предлагается вашему вниманию. Тело так и не нашли - наверное, кто-то съел. И, наконец, над камином - красива черноволосая голова, просто сувенир на счастье - Таня, Танечка, Танюша. Не помню, как она там оказалась, все была Таня, Танечка, Танюша, самая любимая, самая хорошая, и вдруг раз - голова. А самой Тани нет. С тех пор я один до сегодняшнего вечера, сегодня вечером я встретил тебя, смерть моя, призрачный свет, скоро моя голова украсит твою замечательную комнату с камином. Пусть я не знаю, как зовут тебя, пусть ты не знаешь имя мое (забыл, прости, извини, пихни меня), но знай: я в детстве любил воровать клубнику. Этот неизгладимый грех черным камнем лежит на душе моей. Матушка пресвятая Богородица, Николай чудотворец, святый отче Серафиме на верхушке университета, Пантелеймон исцелитель и другие господа с колечками - простите мне мой грех, не хотел, не ведал, что творил, простите мне безутешные маты лишившихся клубники, возьмите мою голову и прибейте ее над каминами аминь. Ваша честь, снимите все возражения защиты, не обращайте внимания на протесты - наградите меня отсечением головы рояльной струной. Я хочу к ней на стену.