Сумерки - Страница 6

да, было дело, сидели, потом пошли туда-то и туда-то, звонят туда, там говорят: да, сидели, точно, потом пошли туда-то и туда-то, звонят туда

- обзвонили всех. Это называется алиби. Абсолютное. Огонь в их недобрых глазах сменился разочарованием. Я прояснился окончательно. Нет, это не ад. Это угро. Где нашли ее, в Сокольниках, в канализационном коллекторе, голову так и не нашли. А как узнали, что это именно она? А ты что, сам не видишь? Я еще раз посмотрел на фотографию, да, действительно она, мне ли не знать? Потом я оказался на улице, в Эрмитаже, куда-то шел, что-то покупал, что-то ел, а в голове была пустота - ну просто ни одной мысли, ни малюсенькой самой мыслишки, идеально, без перебоев работающий мозг. Напился я достаточно быстро, опять же идиот, ведь легко было догадаться, что на всю жизнь не напьешься. Хотя, собственно, почему? Напиться вусмерть, не слово, а действительно - до смерти. Но зачем? Все равно я не проживу долго - просто денег не хватит.

5

И вот на горизонте долгожданный вокзал. Изя, Изя, проснись, идиот, вас увезут в отстойник! Вы там сгниете, а впрочем, что это я... И вы, достопочтенный Ильич, вставайте, пора, вас ждут Растральные колонны и пивбар "Бочонок", - это, конечно, глядя на вашу бледность. Что? Какой "Бочонок"? Пиво? - Изя немедленно размежил красные веки. Пиво, мой еврейский друг - это еще не повод для такого волнения. К тому же его там разбавляют. К тому же вы, любезный мой дантист, должны приложить поистине нечеловеческие усилия, дабы туда попасть. Я встану первым, пгедводитель! Ой, родной мой, это ровным счетом не значит ничего. Ты попадешь туда последним. А теперь буди интеллигенцию - может, еще и увидимся. Зачем он мне, пгедводитель? Ты меня бгосаешь? Ты бгосаешь стагого евгея здесь, в незнакомом и навегняка недобгом гогоде? Да, Изя, я бросаю тебя. Я теперь буду один по крайней мере одну ночь. Буди Ильича

- он даст денег. И город этот добр. Прощай. Как же так, пгедводитель...

Если бы кто-нибудь сейчас попросил его объяснить причины расставания с Изей - он не смог бы этого сделать. Он даже не ответил бы на вопрос о том, хотелось ему этого или нет... В его башке не было сейчас места ни для дантиста, ни для учителя, ни даже для пива. Тень горячего и влажного коллектора преследовала его, видение таинственной глубины между раздвинутых ног сокольнических аллей. Он хотел избавиться от этого, но густой пар окутывал его, не давал ни глотка свежего воздуха всю оставшуюся дорогу до Ленинграда, весь остаток ночи накладываясь на головную боль и сухость во рту, до тех самых божественных пор, когда он исторг свое измученное тело на перрон Московского вокзала, наскоро объяснив растерянному Изе путь-дорогу до "Бочонка".

Путь его лежал теперь по Невскому, до Гостиного двора, потом вниз, в немосковскую глубину метро, далее до станции "Электросила". Через какой-то час он был на месте и после положенных приветствий свалился спать на первом попавшемся матрасе. Сон его был на сей раз черен и спокоен. До самых до десяти вечера, когда начали приходить люди и приносить с собой пописы и балабасы. Тогда к ним присоединился и он.

6

Почти темно. Здесь вообще не любят яркого света - всегда полумрак.

Каждый о своем и все вместе ни о чем. За это он и любил Ленинград - за отсутствие явно выраженного действия. Сейчас они выпьют по сто пятьдесят грамм и попросят его спеть, что-нибудь свое, тихое и приличное. И он им не откажет, он никогда не откажет им здесь, в Ленинграде. А пока он пойдет в ванную и настроит гитару, старую и заслуженную, украденную неизвестно когда, неизвестно где, неизвестно кем и неизвестно, у кого.

Где теперь Аронович и Литератор? Что они делают? Куда вообще они делись? Ванная - это место, где можно остаться совсем одному... Вглядываясь в зеркало, пытаться понять - пьян ты уже, или же еще нет. Белый кафель располагает к одиночеству. Легко поворачивать колки, легко дергать медиатором струну - строит, нет? Самое сложное - первые три струны. Здесь ты кажешься самому себе брошенным и желанным одновременно, мистическое место, сравнимое по мистике только с кухней. Четвертая струна. Теперь уже недолго. Зачем он здесь, что тянет его сюда? Проехать восемьсот километров, напиться и проехать все те же восемьсот километров, но уже в обратную сторону. Здесь тихо - в Москве быстро.

Здесь мягко - в Москве смело. Здесь странно - в Москве прочно. Когда то он был здесь с ней, эта самая ванная видела ее, этот кафель еще помнит ее руки, это зеркало еще помнит ее отражение, он уже почти не помнит - а зеркало помнит. Пятая струна. Черт, ну почему?! Зачем?!

Шестая струна. Можно идти.

Как давно все-таки он не был здесь. Вот этот, например, чувак совсем неизвестен. И девочка в углу, та, тонкая и мрачная - никогда не видел. И те двое, ужасного вида. Ну хорошо, разговоры, еще по одной.

Почему так редко приезжаю? Некогда все... Чем занимаюсь? Думаю. Думаю, как жить дальше. Да нет, никак не могу придумать. Что еще? Еще пытаюсь вспомнить, кто я. Никак не могу вспомнить. Никак не могу. Ничего смешного здесь нет, попробуйте-ка забыть, кто ты. Неудобно. Да, сейчас споем чего-нибудь. Надо еще по одной. За что? Да просто так, хотя, впрочем, давайте за приезд. Ну, что мы будем петь? Про дверь? Опять про дверь... Она же старая, как мир, я тогда еще знал, кто я (тогда была еще она). Ну хорошо, пусть будет про дверь. Пальцы привычно ложатся на струны, сколько миллионов раз они уже ложились так и бессознательно перебирали, извлекая неясные и неконтекстные звуки. И еще по одной. Пора.

Закрой за мною дверь

И погаси огонь свечи в окне

Сколько лет назад он сочинил это? Юношеская романтика ушла из него вместе с разумом.

Не вспоминай меня теперь

Мой дом нигде

И я еще не знаю свой дальнейший путь,

Но знаю то,

Что вряд ли я сюда еще вернусь

Она сидит напротив, ну, не совсем напротив, немного справа, в кресле, сложив под собой ноги в чем-то черном и узком, курит и смотрит.

Она слушает, как и все, кто когда-нибудь слышал его в первый раз. Ей интересно, но взгляд ее не здесь, он тоже нигде.

Спасение мое

Я разучился видеть сзади свет

Она не поддерживает разговор, только смеется иногда немного смущенно. Смех ее не примечателен ничем, обычный смех, обычные штаны, обычное каре.