Сумасшедшее семя - Страница 52

— Точно, — сказал Тристрам. — Это означает скорое возвращение либерализма. Я не думаю, будто Пелагианское Государство станет подтверждать согласие.

— Да? — без особого интереса сказал майор.

— Вы подписываете себе смертный приговор самим фактом своего существования.

— Для меня это слишком эпиграмматично, — сказал майор. — Слушайте, мне приятно беседовать, но я действительно довольно занят. Знаете, вам по правилам надо провести свою демобилизацию через соответствующие каналы. Если желаете, я подпишу увольнение, дам записочку в расчетный отдел. — Он начал писать. — Пособие в двадцать гиней за каждый месяц службы. Месяц официального отпуска по демобилизации с полным окладом. Хорошо. Детали для вас проработают. Вам заплатят наличными, видя, что вы такой подозрительный человек. — Он улыбнулся. — И, — добавил он, — не забудьте сдать пистолет. — Тристрам с потрясением обнаружил, что целится в майора. — Лучше мне отдайте. Знаете, мы вообще не любим насилия. Стрельба — для армии, а вы из армии теперь уволены, мистер Фокс. — Тристрам смиренно положил пистолет на стол майора. Теперь он понимал, что было бы, в конце концов, неправильно стрелять в Дерека. — Еще вопросы? — сказал майор.

— Только один. Что с мертвыми?

— С мертвыми? А, понятно. Когда солдат выбывает по смерти, забирают солдатскую платежную книжку, посылают письмо с соболезнованием его — или, конечно, ее — ближайшему родственнику. На этом Военное Министерство слагает с себя ответственность. В дело вступают штатские подрядчики. Знаете, мы из прошлого кое-чему научились: мотовство до нужды доведет. Чем занимаются штатские подрядчики, это их личное дело. Но деньги очень кстати. Деньги дают корпорации жизнь. Понимаете, мы абсолютно независимы от Министерства Финансов. По-моему, этим можно гордиться. Еще вопросы?

Тристрам молчал.

— Хорошо. Ну, старина, удачи. Наверно, теперь начнете работу искать? Особого труда не составит с вашей квалификацией.

— И с опытом, — добавил Тристрам.

— Если угодно. — Сердечно улыбаясь, майор встал для рукопожатия.

Тристрам сел на следующий поезд подземки до Брайтона, твердя себе в ритм со стуком колес:

— Терпи, терпи, терпи, терпи.

Это слово включало в себя очень многое: терпение разных длин и весов, разную долготу терпения. Когда вокруг сплошь загромоздился Брайтон, мозг содрогнулся от воспоминаний, от ожиданий. Терпи. Еще просто немножечко держись подальше от моря. Делай, что следует.

Он нашел Министерство Образования там же, где оно было всегда: на Адкинс-стрит, сразу за Рострон-Плейс. В Отделе Кадров сидел Фрэнк Госпорт, как прежде. Даже узнал Тристрама.

— Вы хорошо выглядите, — сказал он, — по-настоящему хорошо. Как будто побывали в долгом отпуске. Чем мы вам можем помочь? — Это был приятный круглый мужчина, сияющий, с пушистыми, как утиный хохолок, волосами.

— Работой, — сказал Тристрам. — Хорошей работой.

— М-м-м. История, да? Гражданское право и прочее?

— У вас хорошая память, — сказал Тристрам.

— Да не так чтобы очень, — сказал Госпорт. — Имя не могу припомнить. Дерек, да? Нет, глупо с моей стороны, Дерек быть не может. Дерек Фокс — Координирующий Секретарь Министерства Плодородия. Конечно, конечно, он ваш брат. Припоминало. Ваше имя на «Т» начинается. — Он нажал кнопки в стене; на противоположной стене умеренно огненными письменами появились подробности о вакансиях, кадр за кадром, умеренно пламеневшие письменами. — Видите что-нибудь увлекательное?

— Южный Лондон (Канал), Общеобразовательная Школа (Для Мальчиков), Четвертый Дивизион, — сказал Тристрам. — Кто там Ректор теперь?

— Тот же, Джослин. Знаете, он женился на истинном старом боевом мече. Умный мужчина. Плывет по волнам, понимаете.

— Как мой брат Дерек.

— Наверно. Хотите там что-нибудь?

— Нет, на самом деле. Слишком много дурных воспоминаний. Мне с виду нравятся вон те лекции в Техническом Колледже. История Войны. По-моему, я смогу.

— Это нечто новое. Вряд ли много соискателей. Записать вас?

— Пожалуй.

— В начале летнего семестра можете приступать. Знаете что-нибудь о войне? Мой сын только что получил повестку.

— Обрадовался?

— Юный оболтус. Армия должна вколотить в него какой-то здравый смысл. Хорошо. Лучше как-нибудь сходите, взгляните на Колледж. По-моему, очень симпатичное здание. Ректор в полном порядке. По фамилии Матер. По-моему, вы отлично поладите.

— Прекрасно. Спасибо.

На Рострон-Плейс Тристрам обнаружил контору жилищного агента. Ему предложили весьма респектабельную квартиру в Уинтроп-Мэншнс — две спальни, гостиная, кухня приличных размеров, оборудованная холодильником, стереотелеком и стенным шпинделем для Дейли Ньюсдиска или любого его конкурента. Посмотрев, он ее взял, подписав обычную форму соглашения, заплатив вперед за месяц. Потом занялся кое-какими покупками: кухонная утварь, провизия (довольно достойный выбор в новых магазинах при свободном предпринимательстве), немного белья, пижамы, халат.

А теперь. А теперь. А теперь. С колотившимся и трепетавшим, как птица в бумажном пакете, сердцем он шел, стараясь идти медленно, к берегу моря. Толпы народа под весенним солнцем, окутанные свежим морским воздухом, чайки трещат, как радиоглушители, каменное величие Правительственных офисов. Министерство Плодородия — барельефное треснувшее яйцо, откуда виднеются крылышки новорожденного, — с вывеской, которая гласила: «Корпорация министерств Продовольствия, Сельского Хозяйства, Исследований Плодовитости, Религии, Ритуалов и Народной Культуры». Девиз: «ВСЯ ЖИЗНЬ ЕДИНА». И Тристрам, глазея, нервно улыбаясь, решил, что, в конце концов, он не хочет туда заходить, не может ничего стоящего сказать или сделать со своим братом. Повернулся в последний раз, вросшие в землю ноги притормозили его. Ибо победа за ним, за Тристрамом, как покажет сегодняшний день. Самое дорогое для него, для Тристрама, он, Тристрам, вновь обретет, не пройдет девяноста минут, даже меньше. Окончательно. Бесповоротно. Ему требовалась только такая победа.

Высоко над Правительственным Зданием фигура с барочной бородой, в бронзовых одеждах с барочными складками, сурово смотрела на солнце в безветренный день, волосы и одежду развевал выдуманный скульптором барочный ветер. Кто это? Августин? Пелагий? Христос? Сатана? Тристрам воображал, будто улавливает сверкание крошечных рожек в шевелившейся массе каменных волос. Надо лишь обождать, всем надо обождать. Он почти убежден, что цикл снова начнется, фигура проповедует солнцу, морским облакам, что человек способен устроить хорошую жизнь, что ему не нужна благодать, что его наделил ей божественный разум. Пелагий, Морган. Морской Старик.

Он ждал.

— Море, — шепнула Беатрис-Джоанна, — научи нас уму-разуму. — Она стояла у перил променада, бормотавшие шерстяные розовые близнецы мягко тузили друг друга в коляске. Перед ней кругом простиралась беспрестанно бредившая, в шкуре барсовой, в хламиде рваной несчетных солнц, кумиров золотых, абсолютная гидра, опьяненная плотью синей, грызущая свой хвост, сверкающий в пучине безмолвия, где грозный гул затих. — Море, море, море.

За морем Роберт Старлинг, бывший Премьер-Министр Великобритании и Председатель Совета Премьер-Министров Англоязычного Союза, на средиземноморской вилле, в окружении своих сладких мальчиков, деликатно кушал, попивал фруктовый сок, читал классиков, задрав ноги, незаметно высчитывал срок окончания своего изгнания. На других берегах моря талассографы готовились к экспериментам над неизмеримым зеленым богатством, с новыми моторами, с хитрыми приборами. Нетронутая жизнь ныряла на мили вниз, на лиги вниз.

— Море, море. — Она молилась за кого-то, и на мольбу было сразу отвечено, но ответ пришел не с моря. Он пришел с теплой земли позади нее. Нежная рука на ее плече. Она обернулась, ошеломленная. И потом, после мига безмолвного потрясения, у нее еще не было слов, только слезы. Она к нему приникла; огромный воздух, дарующее жизнь море, будущая история человечества в глубине, нынешний громоздившийся ввысь город, бородатый мужчина на вершине, — все исчезло в тепле его присутствия, в близости его объятий. Он стал морем, солнцем, башней. Близнецы ворковали. Слов еще не было.