Сумасшедшее семя - Страница 16

— Он единственный настоящий виновник, — сказал капитан. — Он предал не только брата. Он предал Государство, свое высокое положение в Государстве. Совершил самое гнусное и постыдное преступление, видите ли. Сперва до него, до него доберитесь. Ваша жена — просто женщина, у женщин не особенное чувство ответственности. Он, только он. До него доберитесь.

Прибыла выпивка похоронного лилового цвета.

— Только подумать, — простонал Тристрам, — я дарил ей любовь, веру, все, что может дать мужчина. — Он хлебнул алк с фруктовым соком.

— К черту все это, видите ли, — нетерпеливо сказал капитан. — Только вы можете до него добраться. Что я в своем положении могу сделать, а? Даже если бы я сохранил то письмо, если бы я его сохранил, думаете, он не знал бы? Думаете, не напустил бы на меня своих головорезов? Он опасный человек.

— А я что могу? — со слезами спросил Тристрам. — У него ведь такое высокое положение. — Новый стакан был полон чего-то слезливого. — Воспользовался своим положением, вот что он сделал, ради предательства родного брата. — Он еле шевелил губами, влага сочилась из-под контактных линз. Но кулак неожиданно твердо стукнул по столу. — Сука, — взорвался Тристрам, продемонстрировав нижний набор зубов. — Обожди, дай мне ее увидеть, просто обожди.

— Да, да, да, видите ли, это может обождать в самом деле. Слушайте, сперва до него доберитесь, я вам говорю. Он квартиру сменил, 2095, Уинтроп-Мэншнс. Там до него доберитесь, разделайтесь с ним, проучите. Он один живет, видите ли.

— Вы хотите сказать, его надо убить? — удивленно спросил Тристрам. — Убить?

— Это всегда называлось crime passionel[20]. Рано или поздно жену вашу можно заставить признаться, видите ли. До него доберитесь, разделайтесь с ним.

Тристрам ощутил неуверенное подозрение.

— До какой степени я вам могу доверять? — сказал он. — Я не позволю меня использовать, не собираюсь делать за кого-то грязную работу, видите ли. — Это выражение обязательно должно было его заразить. — Наговорили тут всякого про мою жену. Откуда мне знать, что это справедливо, откуда знать, что это правда? У вас нет доказательств, вы не представили никаких доказательств. — Он оттолкнул свой пустой стакан на середину стола. — Все заказываете эту поганую выпивку, стараетесь меня напоить. — Он с некоторым трудом стал подниматься. — Я пойду домой разбираться со своей женой, вот что я сделаю. Потом посмотрим. Но не буду за вас делать грязную работу. Я никому не верю, и точка. Интрига, вот что это такоё.

— Значит, вы еще не убедились, — сказал капитан и начал рыться в боковом кармане кителя.

— Да, интрига. Борьба за власть внутри партии, характерная для Интерфазы. Я историк, вот кто я такой. Я должен был возглавлять Факультет Общественных Наук, если б не эта свинья гомик…

— Хорошо, хорошо, — сказал капитан.

— Предан, — драматично сказал Тристрам. — Предан всеми этими гомиками.

— Если будете продолжать в том же роде, — сказал капитан, — вас самого задержат.

— Больше вы ни на что не способны, только людей задерживать. Задерживать развитие, ха-ха. — И еще разок: — Предан.

— Очень хорошо, — сказал капитан. — Хотите доказательство — вот оно.

Он вытащил из кармана письмо и высоко его поднял.

— Дайте, — сказал Тристрам, пытаясь схватить письмо. — Дайте взглянуть.

— Нет, — сказал капитан. — Если вы мне не верите, почему я должен вам верить?

— Вот как, — сказал Тристрам. — Значит, она ему написала. Грязное любовное письмо. Обождите, дайте мне ее увидеть. Обождите, дайте мне их обоих увидеть. — Он со звоном высыпал на стол горсть несчитанных септ и флоринов, незаметно и очень нетвердо начал двигаться к выходу.

— Сначала его, — сказал капитан. Но Тристрам петлял прочь, слепо и твердо нацелясь. Капитан сделал трагикомическую гримасу, сунул письмо обратно в карман. Это было письмо его старого друга, некоего Дика Тернбулла, проводившего выходные в Шварцвальде. Люди нынче не смотрят, не слушают и не запоминают. Но другое письмо все-таки существовало. Капитан Лузли вполне определенно видел его на столе Столичного Комиссара. К несчастью, Столичный Комиссар — прежде чем бросить письмо вместе с прочей личной корреспонденцией, в том числе оскорбительной, в адскую дыру в стене, — видел, что капитан его видел.

Песчаные креветки, яйцевые капсулы скатов, морская смородина, кости крупного рогатого скота, губан, морская собачка и бычок-рогач, крачка, олуша и серебристая чайка. Беатрис-Джоанна в последний раз дыхнула морем, а потом направилась к Государственному Продовольственному Магазину (отделение на Росситер-авеню) у подножия горы Сперджин-Билдинг. Пайки снова урезали, как без предупреждения, так и без извинений от ответственных за это двойняшек-министерств. Беатрис-Джоанна получила и заплатила за два брикета коричневого овощного дегидрата (бобовин), большую белую жестянку синтемола, прессованные зерновые листы, синюю бутылку «орешков», или питательных единиц. Однако, в отличие от других покупательниц, не прибегла к жалобам и угрозам (хотя они звучали глухо, три дня назад возникали мелкие, быстро утихомиренные бунты покупателей, и двери сегодня фланкировали серые); она чувствовала, что полна морем, словно неким сытным круглым гигантским блюдом подрагивающего сине-зеленого мяса с мраморными прожилками. Покидая магазин, неопределенно гадала, каким должно быть мясо на вкус. Рот ее помнил только соль живой человеческой кожи в чисто любовном контексте, — мочки ушей, пальцы, губы. «Ты моя котлетка», — пелось в песне про обожаемого Фреда. Именно это, по ее предположению, понималось под термином сублимация.

И тут на переполненной улице, занятая невинной задачей домашней хозяйки, она внезапно столкнулась с громкими обвинениями со стороны своего мужа.

— Вот ты где, — прокричал он, шатаясь от алка. Бешено семафорил ей, как бы прилипнув ногами к тротуару у входа в квартиры, занимавшие большую часть Сперджин-Билдинг. — Застигнута в момент преступления, а? Застигнута в момент возвращения после него. — Многие прохожие проявляли интерес. — Притворяешься, будто ходила за покупками, да? Я все знаю, поэтому нечего притворяться. — Он игнорировал сетку со скудной провизией. — Мне все рассказали, целую кучу. — Затоптался, замахал руками, точно стоял высоко на подоконнике. Крошечная жизнь внутри Беатрис-Джоанны дрогнула, как бы почуяв опасность.

— Тристрам, — храбро начала она с упрека, — ты опять алка набрался. Ну-ка, заходи сейчас же, садись в лифт…

— Предательство, — взвыл Тристрам. — Ждешь ребенка. От моего собственного распроклятого брата. Сука, сука. Ну, жди. Давай проваливай, рожай. Все знают, всё знают. — Некоторые прохожие выражали неодобрение.

— Тристрам, — сказала Беатрис-Джоанна, распуская губы.

— Не называй меня Тристрам, — сказал Тристрам, будто это было не его имя. — Лживая сука.

— Заходи, — приказала Беатрис-Джоанна. — Это была ошибка. Тема не для публичного обсуждения.

— Да ну? — сказал Тристрам. — В самом деле? Давай убирайся.

Вся запруженная улица, небеса превратились в его собственный поруганный дом, в камеру пыток. Беатрис-Джоанна решительно попыталась войти в Сперджин-Билдинг. Тристрам попытался ее не пустить, размахивая руками-ресничками.

Потом со стороны Фрауд-Плейс послышался шум. Это была процессия суровых мужчин в комбинезонах, издававших разноголосые недовольные крики.

— Видишь, — триумфально сказал Тристрам. — Все знают.

На комбинезонах у всех мужчин были короны с буквами НПС — Национальные Предприятия Синтеткана. Некоторые несли символы недовольства — куски синтетической ткани, прицепленные к ручкам от метел, поспешно приколоченные к тонким шестам куски картона. Единственной настоящей надписью была логограмма ЗБСТВК; на остальных красовались грубые рисунки человеческих скелетов.

— Между нами все кончено, — сказал Тристрам.