Сумасшедшее семя - Страница 15

— Он очень хорошо устроился, — сказал Тристрам. — Теперь Дерек очень большой человек.

— О, только я бы не назвал его положение неуязвимым, ни о какой неуязвимости речь вообще не идет. Что касается большого человека… ну, величина — вещь весьма относительная, не так ли? Да, — согласился капитан сам с собой, — именно так.

Он придвинулся ближе к Тристраму и вроде бы без какой-либо связи сказал:

— Мой чин в Министерстве по справедливости наделяет меня, как минимум, майорским званием в новых войсках, видите ли. Однако вы меня видите лишь с тремя капитанскими шпалами. Короны носит человек по фамилии Данн, гораздо младше меня. Вы когда-нибудь переживали нечто подобное, мистер Фокс? Вы когда-нибудь, видите ли, испытывали унижение, наблюдая за повышением младшего через вашу голову?

— О да, — сказал Тристрам. — О да, конечно. О, очень даже, конечно.

Официант принес два двойных алка:

— Апельсиновка кончилась. Тут смородиновка. Надеюсь, джентльмены не возражают.

— Я так и думал, — кивнул капитан, — что вы поймете.

— Разумеется, из-за того, что не гомик, — сказал Тристрам.

— Полагаю, — сказал капитан, основательно преуменьшая, — это как-то повлияло. Ваш брат, конечно, последним стал бы отрицать, скольким он, видите ли, обязан своей весьма извращенной сексуальности. А теперь, мистер Фокс, вы должны рассказать мне об этой его весьма извращенной сексуальности. Вы ведь всю жизнь его знаете. По-вашему, она настоящая?

— Настоящая? — нахмурился Тристрам. — Я бы сказал, чересчур, прямо до ужаса настоящая. Он начал все эти игры, когда ему и шестнадцати не было. К девочкам никогда никакого интереса не проявлял.

— Никогда? Хорошо. Теперь вернемся к вашему признанию, что вы человек подозрительный, мистер Фокс. Вы когда-нибудь подозревали свою жену? — Он улыбнулся. — Трудно задавать мужу подобный вопрос, но я спрашиваю с самыми честными намерениями.

— Я не вполне понимаю… — сказал Тристрам. А потом: — Помилуй Дог, на что вы намекаете?

— Начинаете понимать, — кивнул капитан. — Вы довольно сообразительны в таких вещах. Дело, видите ли, в высшей степени деликатное.

— Вы пытаетесь мне сказать, — недоверчиво сказал Тристрам, — вы пытаетесь намекнуть, будто моя жена… будто моя жена с моим братом Дереком…

— Я вот уже какое-то время за ним наблюдаю, — сказал капитан. — Он знает, что я за ним наблюдаю, но, похоже, не особенно беспокоится. Мужчине с нормальной сексуальной ориентацией прикидываться гомосексуалистом наверняка очень трудно, все равно что без конца улыбаться. Могу поклясться, ваш брат Дерек при разнообразных оказиях виделся с вашей женой. Могу назвать даты. Он много раз бывал в вашей квартире. Конечно, все это, возможно, никакого значения не имеет. Возможно, он давал вашей жене уроки русского языка.

— Сука, — сказал Тристрам. — Ублюдок. — Он не знал, кого из них надо еще разок обругать. — Она никогда не рассказывала. Никогда ни слова не говорила про его визиты в квартиру. Да, теперь все складывается. Да, начинаю понимать. Я его встретил на выходе. Примерно месяца два назад.

— А. — Капитан снова кивнул. — Хотя, видите ли, никогда не имелось ни единого реального доказательства чего-либо. В суде, когда были суды, все это не считалось бы реальным свидетельством преступления. Возможно, ваш брат регулярно посещал квартиру, обожая племянника. Он, разумеется, в вашем присутствии не приходил бы, зная, что вы его не любите, равно как, если на то пошло, и он вас. А жена ваша не хотела рассказывать о его посещениях, видите ли, из опасения, как бы вы не рассердились. А когда ребенок умер, два месяца назад, если я правильно припоминаю, визиты прекратились. Конечно, визиты могли прекратиться совсем по иной причине, а именно из-за его продвижения на занимаемый ныне пост.

— А вы много знаете, правда? — язвительно спросил Тристрам.

— Я и должен много знать, — сказал капитан. — Только, видите ли, подозревать — совсем не то что знать. Перейду теперь кое к чему важному и действительно мне известному про вашу жену и про вашего брата. Ваша жена написала вашему брату. Написала она ему то, что в старые времена называлось любовным письмом. Только одно, не больше, но, разумеется, в высшей степени инкриминирующее. Письмо это она написала вчера. В нем она говорит, как сильно по вашему брату соскучилась и, само собой разумеется, как сильно его любит. Есть там и некоторое количество эротических деталей, не слишком много, но некоторое количество. С ее стороны было глупо писать это письмо, но со стороны вашего брата было еще глупей не уничтожить его сразу после прочтения.

— Значит, — прорычал Тристрам, — вы его видели, да? Изменница, сука, — добавил он. А потом: — Это все объясняет. Я знал, что не мог ошибиться. Я знал. Лживая вероломная маленькая… — Он говорил серьезно.

— К сожалению, — сказал капитан, — насчет письма вам придется поверить мне только на слово. Думаю, ваша жена будет все отрицать. Но она будет ждать очередного короткого выступления по телевидению вашего брата Дерека, ибо просила его дать в коротком очередном выступлении тайный знак. Попросила каким-либо образом вставить слово «любить» или слово «желать». Прелестная идея, — прокомментировал капитан. — Вы, однако, как я понимаю, не сочтете необходимым ждать подобного подтверждения. Видите ли, этого может и не случиться. В любом случае два эти слова, то, другое или оба вместе, вполне естественно, могут встретиться в телевизионной речи патриотического характера (ведь сейчас все телевизионные речи патриотические, не так ли?). Он может что-нибудь сказать о любви к стране, о желании каждого, видите ли, внести вклад в разрешение нынешней чрезвычайной ситуации. Суть в том, как я понимаю, что вам захочется действовать почти немедленно.

— Да, — сказал Тристрам. — Немедленно. Она может съезжать. Она может идти. Она может проваливать. Я больше вообще видеть ее не желаю. Пусть рожает своего ребенка. Пусть рожает его где угодно. Я не стану ее останавливать.

— Вы хотите сказать, — в благоговейном страхе спросил капитан, — ваша жена беременна?

— Не от меня, — сказал Тристрам. — Я так и знал. Клянусь, не от меня. От Дерека. От свиньи Дерека. — Он грохнул по столу, стаканы заплясали под собственную музыку. — Родной брат мне наставил рога, — сказал он, как в какой-то потешной елизаветинской пьесе.

Левым мизинцем капитан разгладил рыжеватые усы — сперва один, потом другой.

— Понятно, — сказал он. — Официально мне это неизвестно. Нет доказательств, видите ли, что вы не несете за это ответственность. Существует возможность, вы должны признать, что этот ребенок, — если когда-нибудь этот ребенок родится, чего, разумеется, официально произойти не должно, — что это ваш ребенок. Я имею в виду, откуда кому-нибудь официально знать, что вы говорите правду?

Тристрам прищурился на него:

— Вы мне верите?

— Чему я верю, к делу не подошьешь, — сказал капитан. — Однако вы должны признать, что, пришив это дело Комиссару Популяционной Полиции, мы столкнемся, видите ли, с недоверием. Связь с женщиной — другое дело. Для вашего высокопоставленного брата это грешно и глупо. Но обрюхатить inamorata[19] — блистательный пример головокружительного идиотизма, чересчур идиотского, чтобы в него поверить. Видите? Видите? — Он впервые использовал это выражение в качестве прямого вопроса.

— Я до него доберусь, — пригрозил Тристрам. — Не бойтесь, я до этой свиньи доберусь.

— Выпьем за это еще по одной, — сказал капитан. Черный официант торчал поблизости, похлопывал металлическим подносом по своему чуть согнутому колену, немелодично гудя под жестяной барабан. Капитан щелкнул пальцами. — Еще два двойных, — заказал он.

— Они одинаково виноваты, — сказал Тристрам. — Бывает ли хуже предательство? Предательство жены. Предательство брата. Ох, Доже, Доже, Доже. — Он закрыл руками лицо и глаза, не позволяя вырваться слову «предательство», но выговаривая его дрожащими губами.