Сумасшедшее семя - Страница 1

Это был день перед ночью удара ножей официального разочарования.

Беатрис-Джоанна Фокс вышмыгивала горе осиротевшей матери, пока тельце в желтом пластиковом гробу передавали двум мужчинам из Министерства Сельского Хозяйства (Департамент Утилизации Фосфора). Это были веселые личности с угольно-черными лицами и сверкающими вставными зубами; один пел песню, недавно ставшую популярной. Многократно пробормотанная по телевизору обросшими юнцами невнятного пола, она звучала неподобающе, вырываясь из глубокой басистой глотки мужественного представителя Вест-Индии. И ужасающе мрачно.

Крошечный трупик звали не Фред, а Роджер. Беатрис-Джоанна всхлипнула, а мужчина продолжал петь, без всяких переживаний делая свое дело, которому привычка придала свойство легкости.

— Значит, вот так, — сердечно сказал доктор Ачесон, жирный кастрат англосакс. — Еще шматок фосфорного ангидрида для славной старушки Земли-Матушки. Я бы сказал, меньше полкило. Все равно каждая кроха на пользу.

Певец стал теперь свистуном. Посвистывая, он кивнул, передавая квитанцию.

— А если вы просто сделаете один шаг до моего кабинета, миссис Фокс, — улыбался доктор Ачесон, — я дам копию свидетельства о смерти. Отнесете ее в Министерство Бесплодия, и вам выплатят утешительные. Наличными.

— Я хочу одного, — просопела она, — вернуть своего сына.

— Переживете, — весело сказал доктор Ачесон. — Как все остальные. — Он благосклонно смотрел на двух черных мужчин, несших гробик вниз по коридору к лифту. Двадцать одним этажом ниже их ждал фургон. — И подумайте, — добавил он. — Подумайте с государственной точки зрения, с глобальной точки зрения. Одним ртом меньше кормить. Еще полкило фосфорного ангидрида подкормят землю. Знаете, миссис Фокс, в определенном смысле вы получите сына обратно. — Он направился в свой крошечный кабинет. — А, мисс Хершхорн, — сказал он секретарше, — свидетельство о смерти, пожалуйста.

Мисс Хершхорн, тевтонка-китаянка, быстро проквакала в аудиограф детали; из щели выскользнула отпечатанная карточка; доктор Ачесон поставил подпись — текучую, женственную.

— Вот, миссис Фокс, — сказал он. — И постарайтесь взглянуть на все это рационально.

— Я только вижу, — сурово сказала она, — что вы могли бы спасти его, если бы захотели. Только не думали, будто дело того стоит. Еще один рот кормить, фосфор для государства полезней. Ох, какие вы все бессердечные. — Она снова заплакала. Мисс Хершхорн, некрасивая тощая девушка с собачьими глазами и очень длинными прямыми черными волосами, сделала доктору Ачесону moue[1]. Они явно привыкли к подобным вещам.

— Он был в очень плохом состоянии, — мягко сказал доктор Ачесон. — Мы сделали все возможное, клянусь Нюхом Дожиим. Но такой тип менингеальной инфекции просто галопирует, знаете, попросту галопирует. Вдобавок, — укоризненно сказал он, — вы его к нам принесли недостаточно рано.

— Знаю, знаю. И проклинаю себя. — Крошечная утиралка для носа промокла. — Но, по-моему, его можно было спасти. И мой муж так же думает. Только вы, кажется, не заботитесь больше о человеческой жизни. Никто из вас. Ох, бедный мой мальчик.

— Мы заботимся о человеческой жизни, — строго сказал доктор Ачесон. — Мы заботимся о стабильности. Мы заботимся, чтоб Земля не перенаселялась. Мы заботимся, чтоб всем хватало еды. Полагаю, — сказал он более любезно, — вам надо прямо пойти домой, отдохнуть. По пути к выходу предъявите свидетельство в Амбулатории, попросите, пусть выдадут пару таблеток успокоительного. Ну, ну. — Он потрепал ее по плечу. — Постарайтесь быть рассудительной. Постарайтесь быть современной. Такая интеллигентная женщина. Оставьте материнство простому народу, как природой и было задумано. Теперь, разумеется, — улыбнулся он, — по законам вы так и должны будете сделать. Установленную для вас норму вы выполнили. Материнство больше не для вас. Постарайтесь больше не чувствовать себя матерью. — Он снова ее потрепал, превратив это в прощальный шлепок со словами: — А теперь простите меня…

— Никогда, — сказала Беатрис-Джоанна. — Я вас никогда не прощу, никого.

— Всего хорошего, миссис Фокс. — Мисс Хершхорн включила крошечный диктофон, который начал повторять — маниакальным синтетическим тоном — распорядок приемов доктора Ачесона во второй половине дня. Жирный зад доктора Ачесона грубо повернулся к Беатрис-Джоанне. Все было кончено: сын на пути к превращению в фосфорный ангидрид, а сама она — попросту распроклятая зануда сопливая. Она высоко вскинула голову, промаршировала в коридор, промаршировала к лифту. Она была красивой женщиной двадцати девяти лет, старомодно красивой, на такой лад, какой больше не одобрялся в женщинах ее класса. Прямое неизящное черное платье без талии не могло скрыть подвижную пышность бедер, сковывающий лиф не мог совсем спрямить роскошную округлость груди. Волосы цвета сидра она носила по моде прямыми, с челкой; лицо припудривала простой белой пудрой; не употребляла духов — духи были исключительно для мужчин — и все-таки, несмотря на естественную при ее горе бледность, как бы сияла, пылала здоровьем, источая строго не одобряемую угрозу плодородия. Было в Беатрис-Джоанне что-то атавистическое: она инстинктивно содрогнулась, завидев двух женщин-рентгенологов в белых халатах, которые вышли из своего отдела в другом конце коридора и медленно двигались к лифту, любовно улыбаясь друг другу, глядя друг другу в глаза, держась за руки, переплетя пальцы. Подобные вещи теперь поощрялись, — все, что угодно, лишь бы отвлечь секс от естественной цели, — по всей стране кричащие плакаты, выпущенные Министерством Бесплодия, изображали в насмешливых детских красках ту или другую однополую обнявшуюся пару с девизом: «Гомик сапиенс». Институт Гомосексуализма даже открыл вечерние курсы.

Войдя в лифт, Беатрис-Джоанна с отвращением глянула на хихикавшую обнявшуюся парочку. Женщины — обе кавказского типа — классически дополняли друг друга, пушистый котенок отвечал плотной лягушке-быку. Беатрис-Джоанну чуть не стошнило, она повернулась к целующимся спиной. На пятнадцатом этаже лифт подхватил фатоватого толстозадого молодого человека, стильного, в хорошо скроенном пиджаке без лацканов, в облегающих штанах ниже колен, в цветастой рубашке с круглым вырезом на шее. Он бросил на любовниц резкий презрительный взгляд, раздраженно передернул плечами, с одинаковым неодобрением насупился на полноценную женственность Беатрис-Джоанны. И принялся быстрыми опытными мазками накладывать макияж, жеманно улыбаясь своему отражению в зеркале, целуя губами помаду. Любовницы фыркнули над ним или над Беатрис-Джоанной. «Ну и мир», — думала она, пока они падали вниз. Однако передумала, скрытно, но повнимательней присмотревшись, — может быть, это умный фасад. Может быть, молодой человек, как ее деверь Дерек, ее любовник Дерек, постоянно играет на публике роль, обязанный своим положением, своим шансом на повышение грубой лжи. Но опять не смогла удержаться от мысли, часто об этом думая, что в мужчине, способном пусть даже играть таким образом, должно быть что-то фундаментально нездоровое. Сама она точно никогда не сумеет прикидываться, никогда не пройдет через слюнявую возню извращенной любви, даже если от этого будет зависеть сама ее жизнь. Мир сошел с ума; чем же все это кончится? Когда лифт достиг первого этажа, она сунула под мышку сумочку, снова высоко вскинула голову, приготовилась храбро нырнуть в обезумевший внешний мир. Дверь лифта отказалась открыться по какой-то причине («Ну уж, в самом деле», — подосадовал толстозадый прелестник, сотрясая ее), и в тот миг больное воображение Беатрис-Джоанны, автоматически испугавшись ловушки, превратило кабину лифта в желтый гробик, полный потенциального фосфорного ангидрида.