Сухая ветка сирени - Страница 10

Ну ладно… Внучку я взяла, барахлишко ее приняла и говорю: «Спасибо за твою большую заботу, тем более что решила ты правильно: трудно тебе воспитывать будет, трудно…» Она так и расцвела: «Ах, говорит, и вы так думаете. А я, признаться, побаивалась». – «А чего, отвечаю, побаиваться? Жизнь надо строить решительно. Побаиваться ее нечего. Она наша, жизнь. Не чужая. Вот за чужую и в самом деле бояться нужно». – «Я, говорит, все узнала: оказывается, сам факт заключения является исключительным поводом для развода – никто не осудит, и я об этом так и написала Ване. Он поймет, он вообще-то добрый. И умный». Вот тут меня и ударило. «И что ж, спрашиваю, отослала ли письмо?» – «Отослала, – отвечает. – Сами говорите, что жизнь нужно делать решительно».

Прожили мы с внучкой ночь, утром я на свою старую работу сходила – берут обратно с дорогой душой. Пенсионер нынче в цене и, я бы сказала, в моде. Так что прожить я теперь проживу и без ее продуктов и еще своим охламонам на посылки хватит. А пришла я к вам вот зачем. Нельзя ли то письмо Ване не передавать?

Нет, вы меня не перебивайте. А то собьюсь. Я вот своим старшим о нашем горе ничего не писала; все, пишу, в порядке, всем довольна…

– А у вас еще старшие есть?

– А как же? Что ж я, только охламонов нарожала? Два сына и две дочери есть еще. Все в разных городах, все живут хорошо. Ну, те при отце воспитывались. А эти – послевоенные. Этих я, видать, упустила. Вот за то сама и казниться должна. Моя беда, мой и ответ. Так вот что я вам скажу: Ваня в войну родился, как только муж на фронт ушел, рос он, как я говорила, слабеньким. И этот ему новый удар совсем ни к чему. Наказать, раз заслужил, – наказывайте. Тут я слова не скажу. Горе оно и есть горе. Но ведь и пожалеть человека нужно. А каково ему второй удар, да еще в тюрьме, принимать? Честно скажите, сможете то письмо не допустить или не сможете?

– Не получит он письма, – твердо сказал Грошев. – А помощи вам никакой не нужно, Любовь Петровна? Вы ведь за советом пришли…

– Чем вы поможете? Горе мое разделить вы не сможете, да я его и не дам делить – сама вынесу. Об деньгах не беспокоюсь – заработаю. А совет вот какой мне нужен, законов ведь я не знаю. Как-то так жизнь прожила, что законы эти мне вроде бы и не к чему были… Вот отдала она мне внучку, а она вся в Ваню – тихонькая, ласковая, – и вдруг она опять решит возвернуть? Это ж и мне, и Ване, и внучке снова сердце рвать. Нет, вы сейчас мне не отвечайте. Вы подумайте. Я к вам на той неделе приду. Я во вторую смену договорилась. Сменщица, я с ней лет тридцать проработала, в первую пока походит. А потом и в садик девочку устрою. Обещали. Вот утречком я и зайду. Вы мне тогда и обскажите. А то мне все враз и не обдумать, и не запомнить.

Пока Любовь Петровна говорила, Николай думал о Хромове, о деле и чуть было не спросил: «А что, если Ивана выпустят? Он с нового горя беды не наделает?» Но не спросил. Нельзя давать необоснованную надежду, нельзя рвать больные сердца.

Хромова поднялась неожиданно легко, молодо, степенно попрощалась и, как занятой человек, сообщила:

– Пойду на своих характеристики добывать – добрые люди посоветовали. Может, и поможет… Только по моей натуре эти характеристики ни к чему. Натворил – получай, а потом думай.

Она ушла, маленькая, сутуловатая, но не сломленная, а как бы обретшая второе дыхание. Вероятно, вот потому и выиграна минувшая война, что миллионы таких людей в горе нашли подспудные силы и вынесли невыносимое.

Ах, Любовь Петровна, Любовь Петровна, горе ты материнское! Обо всем мы думаем, когда что-нибудь затеваем, а вот о матерях…

Грошев встал, подошел к окну и долго вспоминал свою мать – полную, страдающую одышкой, а все равно вечно занятую и деятельную… На них, на матерях, видно, и держится белый свет, да не все это понимают. И то чаще через чужое горе.

Его раздумья прервал телефонный звонок. Звонила секретарша: вызывал Ивонин.

Он казался озабоченным и, как всегда, когда какое-нибудь дело осложнялось, очень деятельным.

– Ты что такой задумчивый? Что-нибудь новенькое?

– Почти, – грустно усмехнулся Николай и рассказал историю Ивана Хромова.

– Что ж раздумывать? Нужно взять подписку о невыезде и выпустить. Он, кажется, впутался в эту историю по глупости, суд учтет, разберется и, скорее всего, даст условно. – Ивонин задумался и вздохнул. – Вот возимся со всякой шушерой, и кажутся они страшнее страшного для нашего общества. А такие, как хромовская жена? А? Они, в сущности, пострашнее. И попробуй придерись – все аккуратненько, все по закону.

Он походил по кабинету, закурил.

– Ну, довольно лирики. А факты таковы: только что позвонили из Н. Тихомиров действительно купил машину в комиссионном магазине. Она конфискована у человека, осужденного за покушение на убийство при попытке ограбления.

– О-о! Вот даже как разворачиваются дела!

Ивонин словно не слушал Грошева, продолжал чеканить слова:

– Человек этот, некто Волосов, в свое время служил в одной части с Тихомировым.

– Надо немедленно обыскать машину Тихомирова.

– Надо бы, но… Тихомиров вместе с группой автотуристов уехал за границу.

– Задержать.

– И это возможно. Но есть и другие подробности. Племянница жены Камынина ушла из магазина по собственному желанию. Мотив? Переход с вечернего на дневное отделение того самого института, в котором учится сын профессора. Как реагировали на это папа и сын? Положительно. Сын подал заявление в загс, а папа предоставил ему и его невесте машину для путешествия. И они благополучно отбыли вместе с Тихомировым. Мало этого. После того как ты побеседовал с Камыниным, он разыскал Тихомирова, они долго о чем-то разговаривали. Такова ситуация. Серьезна ли она? И да и нет. Возможно, что все это лишь неприятные совпадения. Почему бы профессорскому сыну не жениться на красивой девушке, да еще к тому же студентке его же института? Почему бы Камынину не встретиться с Тихомировым? Ведь они оба автомобилисты. И так далее и тому подобное. Ну, а если это не совпадения?

– Во всяком случае, их слишком много, чтобы они не встревожили.

– В том-то и дело. Тебе нужно немедленно выехать вслед за туристской группой.

– Может, лучше вылететь?

– Нет. Я уже послал телеграмму старшему туристской группы, что ты тоже включен в эту группу и догонишь ее на дневке.

– А… а на чем же я поеду?

– Машина начальства на приколе. Документы оформляются. Дадим шофера.

– И я сразу превращусь из автотуриста в обыкновенное начальство.

– Мм… Пожалуй. Но ведь расстояние! А тебе нужно быть свежим и крепким.

– Когда выезжать?

– Сегодня же.

– Ничего. Выдюжу.

Ивонин испытующе посмотрел на Николая – спортивная фигура, крепкий подбородок, карие, твердые глаза.

– Ну, гляди… Ведь прежде чем явиться в группу, тебе предстоит проехать в Н. и ознакомиться с делом Волосова, а если представится возможность, осторожно проверить Тихомирова. Именно осторожно, не роняя ни малейшей тени на его имя.

– Да, но группа…

– Дал телеграмму. На месте тебе помогут оперативники.

– Присмотрят за интересующими нас людьми?

– Нет. Они их не знают, да и пока что им знать не нужно – все еще достаточно шатко. А вводить в курс дела новых людей – значит рисковать. Они могут неправильно понять задачу, увлечься и или вспугнуть, или нанести людям ненужную травму. Они просто присмотрят за всей группой и, если обнаружатся отклонения от нормы, будут в курсе.

– Понятно.

– Значит, задача вырисовалась такая. Главное – машина Тихомирова. Не он сам, а машина, то, что она может возить даже вопреки желанию своего владельца. Продумать, попробовать установить. Все остальное зависит от этого…

– Как держать связь?

– Обычным порядком. Все. Получай документы и принимай машину.

Все было ясно и понятно до тех пор, пока дело не коснулось хозяйственников. Кассирша ушла, да и денег у нее, кажется, не было: нужно было еще получать их в банке; ключ от гаража находился у завхоза, а он, естественно, уехал по делам, и когда вернется – никто не знал. Хорошо, хоть канцелярия сработала точно и документы поспели в срок.