Суфии - верность истине - Страница 27

Первый вопрос:

Почему Ван Гог убил себя? Почему Хемингуэй выстрелил себе в рот и разнес себе верхнюю часть головы? Почему люди отравляют реки, воздух и собственную пищу? Почему они оправдывают это своими доводами, психологией и законами? Почему они приедут сюда на пару месяцев, а вы им так сострадаете? Как же они надоели!

Вопрос от Праджита. Первое: есть самоубийства и самоубийства. Каждое самоубийство отличает что-то особое - и каждую жизнь отличает что-то особое. Правда, иногда бывает и так, что твоя жизнь может и не быть твоей, но чтобы твоя смерть не была твоей - это невозможно.

Жизнь может быть анонимной. Если ты живешь с другими, ты можешь погрязнуть в компромиссах, можешь кого-то изображать - но смерть всегда уникальна, потому что смерть происходит в одиночестве. Общества больше нет. Другие в твоей смерти не существуют. Толпа, масса присутствуют лишь тогда, когда ты живешь, но когда ты умираешь, ты умираешь в абсолютном одиночестве, а полном одиночестве.

Смерть обладает своим качеством.

Так, иногда случается, что человек может покончить с собой, потому что устал от анонимного существования. Устал от всех компромиссов, на которые приходится идти, чтобы выжить. Вот почему Ван Гог покончил самоубийством - то был редкий человек, один из величайших художников, которые когда-либо существовали. Но он был вынужден идти на компромисс в каждое мгновение своей жизни. И он устал от этих компромиссов, для него было невыносимо оставаться частью ума толпы. Он убил себя, чтобы быть собой. Когда он убил себя, ему было всего тридцать три или около того. Если бы он жил на Востоке, у него был бы другой выбор: самоубийство или саньяса. Существуют две возможности выбора, между которыми каждый человек, обладающий хоть каким-то ощущением жизни, должен выбирать.

На Западе не существовало ничего похожего на саньясу. Если ты становишься христианским монахом, то это, опять же, компромисс - ты все еще остаешься частью общества. Даже если ты выходишь из общества, ты все равно остаешься его частью. Общество продолжает тебя контролировать - у него есть система контроля, действующая на расстоянии. Оно не позволит тебе выйти из него по-настоящему. И даже когда ты уходишь в монастырь, ты все равно остаешься христианином, ты все равно остаешься католиком. Это не имеет большого значения

А вот саньяса на Востоке обладает совершенно иным вкусом. Как только ты становишься саньясином, в ту же секунду ты перестаешь быть индуистом, перестаешь быть мусульманином, перестаешь быть христианином. Как только ты остаешься саньясином, в ту же секунду ты отбрасываешь всякую коллективность и становишься самим собой. Ты будешь удивлен, если узнаешь, что самоубийства на Востоке не так распространены, как на Западе. Причем разница велика - слишком велика, чтобы быть просто случайной. Мы на Востоке создали творческое самоубийство, то есть саньясу. Ты все еще можешь жить, однако ты можешь жить по-новому. И тогда необходимость самоубийства отпадает или значительно уменьшается.

На Западе же всегда оказывалось так, что уникальные индивидуальности вынуждены были накладывать на себя руки. Посредственности живут, как ни в чем не бывало, а уникальные индивидуальности вынуждены накладывать на себя руки. Ван Гог, Хемингуэй, Маяковский, Нижинский - уникальные индивидуальности. И они обречены либо покончить с собой, либо сойти с ума - общество доводит их до сумасшествия, общество так на них давит, что им приходится либо пасовать перед его напором и становиться просто анонимными, либо сойти с ума, либо покончить с собой. Все эти возможности выбора деструктивны.

Ницше сошел с ума - это был его способ самоубийства. Нижинский покончил с собой - это был его способ сойти с ума. Ницше обладает тем же качеством, которым обладает Будда. Если бы он жил на Востоке, он стал бы Буддой, однако Запад не дает для этого никакой возможности. И он был обречен на сумасшествие. Ван Гог обладал уникальным качеством необыкновенной интеллигентности, творчества. Он мог бы двигаться по пути саньясы и самадхи, однако ни одна дверь не была открыта. И он выбился из сил; продолжение жизни, сотканной из компромиссов, слишком его тяготило. Такая жизнь не стоит того, чтобы быть прожитой. Однажды он закончил свою картину - ту самую картину, которую стремился написать - и в тот день он почувствовал: «Теперь не нужно идти ни на какой компромисс, ни с кем ради чего бы то ни было. Я написал свои картины, я сделал все, что мог. И пришло время уйти».

Ему всегда нравилось писать на восходе. Он годами писал восход, однако что-то упускалось, чего-то недоставало, и он принимался писать снова и снова. И вот в тот день, когда картина его была закончена, и он реализовал себя, и был удовлетворен и доволен тем, что произошло - в то самое мгновение ему стало абсолютно ясно, что теперь уже ничего не нужно. «Я ждал только этой картины. Я в ней осуществился, я расцвел. К чему после этого идти на компромиссы? Чего ради?» И он покончил с собой.

Он не был сумасшедшим - он просто не был посредственностью. Самоубийство его не было преступлением - самоубийство его было простым осуждением вашего так называемого общества, которое требует столько компромиссов. Посредственные люди готовы идти на компромисс, им нечего терять. На самом деле, они превосходно чувствуют себя, оказавшись частью толпы, сборища, потому что в толпе им не приходится считать себя посредственностью: все вокруг точно такие же, как они сами. Они могут потерять себя в толпе. Они могут потерять себя и забыть о себе в массовом уме, к тому же в массовом уме их не обременяет ответственность. Им не нужно заботиться о том, интеллигентны они или нет; им не нужно заботиться о том, спят они или бодрствуют.

Но человек, у которого есть какая-то душа, постоянно будет сталкиваться с тем, как тяжело ему деградировать и вечно идти на компромиссы ради каких-то заурядных пустяков, какой-то чепухи: ради хлеба с маслом, ради дома, крова, ради одежды.

Ван Гог был очень беден, потому что его картины не продавались. Его картины опережали его время, по меньшей мере, лет на сто. Так бывает всегда, Чем интеллигентнее человек, тем больше расстояние между теми людьми, что существуют по его сторону, и теми, кому предназначены его картины, его стихи, его слова. Он опережает свое время.