Судьба-волшебница - Страница 10

Время шло, и, встречая меня во дворе, Герман все чаще останавливался поболтать, спрашивая с насмешливой нежностью: «Как твоя любовь?», а я задиристо отвечала: «Растет и крепнет». Ирка с Горой стали любовниками, и Дохлый выдал что-то типа «все люди как люди, а мы когда?». Не тратя слов попусту, я заехала ему кулаком в нос и предложила искать дуру в другом месте. Нос распух, Дохлый прятался на чердаке, отказывался идти домой и требовал меня для разговора. Я пожелала ему на чердаке состариться, если уж он Арни так по нраву. Но домой Дохлый так и не пошел, до утра просидев с Горой на детской площадке. Германа в тот момент в городе не было, и я, признаться, с беспокойством ждала его возвращения. Однако ничего не случилось. Дохлый по-прежнему ходил за мной тенью, а Гера, встретив нас во дворе, улыбался и подмигивал.

А потом случилось страшное… То есть это мне так казалось. Слава богу, Герман не женился, но купил квартиру и вскоре переехал. Матери с братом тоже жилье приобрел, от себя на почтительном расстоянии. Наши встречи, которых я ждала с замиранием сердца, прекратились и, как мне тогда казалось, навсегда. Адрес я, само собой, раздобыла и все свободное время болталась по соседству с домом Германа, но ни разу его не встретила, что, в общем-то, не удивило: ходить пешком он не охотник. Иногда я видела во дворе его машину, но дежурить у подъезда или подняться в квартиру не рисковала, хоть и считала себя девчонкой отчаянной. Я уже смирилась с мыслью, что никогда его не увижу, но в день рождения Дохлого, который мы собирались отмечать за городом, он неожиданно появился. Отвез нас на озеро на своей машине и больше часа провел с нами. Я от переизбытка счастья впала в легкий ступор и по большей части молчала, предпочитая смотреть куда-то вдаль, дабы не лишиться чувств.

А на следующий день мы встретились вновь. Я шла по улице и вдруг услышала его голос. Оглянулась и увидела, как он выходит из машины. Позднее Герман признался, что очень помог встрече, с самого утра заняв позицию неподалеку от моего дома. Он поинтересовался, куда я направляюсь. Торговый центр был всего в двух кварталах, что в тот момент вызвало у меня бурю негодования. Оказалось, Герман не прочь пройтись вместе со мной.

Магазины ни у меня, ни у него в тот день особого энтузиазма не вызвали, очень быстро мы оказались в кафе, где пробыли довольно долго. Герман пил кофе, я ела мороженое, отказываясь верить, что он как ни в чем не бывало сидит напротив, такой красивый, такой умный и такой взрослый. Последнее вовсе не казалось минусом. Наоборот. Ясно было, что и Дохлый, и Гора, и все прочие парни, с которыми я была знакома, в подметки ему не годятся.

На следующий день он позвонил, и мы опять встретились, а через неделю стали любовниками. Мне было семнадцать, и я считала себя взрослой. Мама уже несколько лет жила в Америке, у тетки свои заботы – в общем, я была предоставлена самой себе и сполна этим воспользовалась. Предстоящее поступление в институт меня уже не интересовало, а все чаяния и надежды крутились вокруг Германа. Я все чаще оставалась у него на всю ночь, а потом и вовсе жила по нескольку дней. Само собой, мои внезапные отлучки не остались без внимания, и друзья начали задавать вопросы. Я предпочла отмалчиваться, но Ирке в конце концов проболталась. Думаю, она меня Дохлому и сдала. Тот явился к брату в неурочное время, когда я нагишом разгуливала по квартире, дверной звонок истерично дребезжал, и я, набросив рубашку Германа, поспешно скрылась в спальне, откуда и слушала диалог двух братьев, начавшийся воплями Арни: «Я знаю, что она здесь», и ответными словами Германа: «Да угомонись ты, придурок».

Из спальни я так и не вышла, через полчаса Дохлый нас покинул. Гера пребывал в задумчивости, а я в легком раздражении из-за испорченного вечера. Потом подобные сцены повторялись довольно регулярно, изрядно меня утомив. И я, встретившись с Арни на нейтральной территории, предложила альтернативу: либо он ведет себя как нормальный, либо катится ко всем чертям. В ответ он пообещал покончить жизнь самоубийством, вызвав у меня приступ безудержного смеха.

– Дохлый, в двадцать первом веке от несчастной любви не стреляются, – напомнила я ему. – Напиши Вконтакте, что я шлюха, и успокойся.

Думаю, мое неверие в то, что он способен на глупейшую из глупостей, и стало причиной последующего шага. Упрямство и оскорбленное самолюбие вовсе не любовь, хотя Арни с этим тогда вряд ли согласился.

В общем, вечером Арни явился к Горе и попросил передать мне письмо. Конверт был запечатан, сверху стояло мое имя. Гору подобная просьба удивила: отчего б не позвонить.

– Не хочу я ей звонить, – отмахнулся Арни.

– Тогда смс…

– Передай письмо завтра утром, – буркнул Дохлый и поспешил уйти.

Гора к тому времени из нашего некогда общего дома тоже съехал. Он отправился вслед за другом, потому что его поведение показалось ему странным: «Больно нервничал Дохлый». Арни шел к моему дому, в чем Гора очень быстро убедился. Если он идет ко мне, зачем письмо оставил? Вскоре стало ясно, не со мной он встречи ждет. Минуя мою квартиру (меня, кстати, в тот момент дома не было), Арни поднялся на чердак. В это время Гора, не желая показываться ему на глаза, пасся возле подъезда. Позвонил мне, выяснил, что я счастливо провожу время вдали от родного жилища, выждал еще немного, затем все же заглянул в подъезд и, не обнаружив там Дохлого, спешно поднялся на чердак, потому что больше тому деться было некуда. Поначалу Гора заподозрил: Дохлый слежку приметил и воспользовался чердаком, чтобы улизнуть. Но увидел болтающегося в петле Арни: тот воспользовался одной из веревок, на которой обычно сушили белье. Гора попытался извлечь друга из петли, это оказалось непростым делом, а учитывая всегдашнее его невезение, и вовсе бесперспективным. В общем, он позвонил Герману, и, когда мы явились (случилось так, что на тот момент я была рядом), застали жуткую картину: Дохлый с петлей на шее, бледный и мокрый, и Гора, из последних сил поддерживающий его на своих плечах, чтоб не удавился.

В тот момент ничего похожего на жалость в моей душе даже не шевельнулось. Я была уверена: все это дрянная инсценировка. Горе здорово от меня досталось, я считала: дружки в сговоре. Старший брат, вынув младшего из петли, повез его в больницу, а Гора, оправдываясь и едва не рыдая от обиды на мое недоверие, протянул мне письмо и рассказал, почему оказался на чердаке. Письмо было жалостливым и бестолковым. Не очень-то веря, что Арни в самом деле намеревался скончаться, я все-таки забеспокоилась, точно зная, на что способны люди из элементарного упрямства. Само собой, его нежелание смириться с моим выбором я считала именно глупым упрямством.

Вечером мы встретились в квартире Германа, тот привез брата к себе, чтоб был на глазах, а я пришла с намерением серьезно поговорить с Арни. Втолковать в меру сил, что я его не люблю и полюбить не могу при всем желании, что дело вовсе не в его брате: есть он или нет, это не меняет главного. Арни мне друг, им и останется. Однако заготовленную речь произнести мне не удалось. К тому времени, когда я появилась в квартире, братья уже обо всем договорились. Если бы Герман сказал, что не может больше встречаться со мной из-за брата, которого наша любовь сильно печалит, я бы его поняла, хотя принять его решение было бы очень трудно. Скорее невозможно. Герман был любовью всей моей жизни, пусть еще совсем короткой.

Но все было куда хуже, для меня-то уж точно. Тоном, не терпящим возражения, Герман сообщил, что уступает меня брату. Вот так и сказал, точно я доля в общей собственности и меня можно уступить, подарить или продать. Учитывая мой тогдашний возраст, повела я себя на редкость разумно. Без истерик, внешне довольно спокойно. Спросила, обращаясь к Герману:

– Ты – взрослый человек, надеюсь, ты понимаешь, что говоришь?

На что он ответил:

– Прекрасно понимаю.

А я заподозрила белую горячку. Не мог разумный человек, а тем более мужчина, которого я люблю, говорить подобную чушь. Приписав потерю здравого смысла недавнему шоку, я предпочла покинуть квартиру и поговорить с Германом, когда он немного придет в себя.