Судьба протягивает руку - Страница 5

Жизнь в Архангельске оставила, может быть, самые яркие детские воспоминания, но вообще не могу сказать, как это делают многие, что я родом из детства. Даже не вполне понимаю тех, кто считает, будто именно из детства произрастает всё самое важное в жизни. У меня детские годы были очень деловыми, я понимал – без особого постороннего внушения, – что надо набираться знаний. Читать я научился самостоятельно лет в пять, сразу пристрастился к журналам, изучал старые подшивки 20-х годов, возможно, самой интересной эпохи в истории нашей страны.

Период жизни в Архангельске был единственным, когда у меня была кличка: я всё время рассказывал, что приехал из Баку, и естественным образом начали называть меня Бакуней. Из архангельской жизни в памяти картинка – незаходящее северное солнце, когда от заката остаётся только краешек, но не исчезает, а снова начинает разрастаться, и вот солнце выходит заново. А мы прыгаем по сараям, играем во дворе в лапту до двух-трёх ночи, а взрослые сидят у окон, следят за игрой, болеют за своих.

В Архангельске я научился ходить на лыжах. Маршрут пролегал через Северную Двину на ту сторону реки, куда-то в лес. Здесь меня научили плавать; я помню, что едва не утонул, потому что всё время решал задачи по преодолению себя, а в Северной Двине, где летом температура воды едва достигает восемнадцати градусов, ставить рекорды – опасное занятие.

Был у меня приятель – Женя Шестаков. Недавно, оказавшись в Архангельске, пытался его найти – не получилось. Подружились мы на почве чтения (как и почти со всеми моими дальнейшими друзьями), обменивались книгами, впечатлениями от прочитанного. В Архангельске возникла у меня и первая привязанность к девочке, даже помню, как её звали – Алла Железнова. Я нашёл на улице котёнка, принёс его домой и сказал, что он будет жить у нас. Мама спросила:

– А как назовём?

– Ажик.

Мама, с трудом сдерживая смех:

– А почему Ажик?

– Ну так мне хочется…

Имя Аллы Железновой было зашифровано в имени котёнка.

Я окончил в Архангельске три класса, и тут началась трагическая история в жизни нашей семьи, которую я тогда в полной мере не осознавал: у отца обнаружили туберкулез, видимо, он подхватил его от своей первой жены, той самой немки, которая и умерла от туберкулёза. Его сразу положили в больницу, и с тех пор время от времени папа туда возвращался на плановые обследования и госпитализации. Врачи сказали твёрдо: надо менять климат, и отцу предложили на выбор Одессу или Астрахань. Тогда ходило немало легенд о способах лечения туберкулёза, как водится, из уст в уста передавались народные рецепты, поверья, например, про барсучий и тюлений жир, а ещё бытовало мнение, будто лечить чахотку следует там, где родился заболевший. Это стало дополнительным аргументом: мать и отец были из Астрахани, поэтому выбрали её, хотя с точки зрения продвижения по службе решение спорное – близкий папин друг позже стал начальником КГБ Одесской области, так что карьера у отца могла сложиться удачнее.

В Астрахань добирались на перекладных. Поездом – до Москвы, остановились в гостинице «Пекин» (недавно узнал, что она относилась к ведомству госбезопасности). Целыми днями катались с сестрой на гостиничных лифтах, получая от этого невиданного аттракциона огромное удовольствие. Впечатлений о городе у меня не осталось: может быть, нам его и не показали. Сели в Москве на пароход и шли десять дней по Волге, которая была ещё настоящей Волгой, в своих природных пределах, без электростанций и искусственных морей. Путешествовали с остановками, с экскурсиями по городам, так что в детстве мне показали Россию и с юга на север, когда везли по железной дороге в Архангельск, и с севера на юг, когда водным путём мы направлялись в Астрахань, и таким образом страна вошла в меня всем своим огромным масштабом.

Поначалу мы жили в гостинице, потом сняли жильё в частном секторе – в Астрахани было много улиц с одноэтажными домами. Помню целое нашествие крыс, за которыми я наблюдал с интересом, помню, как они весьма изобретательно воруют из курятника яйца: одна ложится на спину, держит лапками на животе яйцо, а пара других волочет её за хвост в норку.

Потом мы переехали на 17-ю пристань, в район, который тогда казался мне отдалённым, а сейчас понимаю: место центровое, просто раньше оно было запущенным – рядом какое-то болото, неподалёку «татар-базар» (татарский базар). 17-ю пристань запечатлел Алексей Герман в фильме «Мой друг Иван Лапшин», он ещё застал улицу с деревянными домами, по которой ходил трамвай. Сейчас там всё по-другому, а невзрачное болото сделали красивым озером, по которому плавают лебеди.

Мама нарадоваться не могла, что на базаре можно купить нормальные продукты, да ещё и за копейки. В Архангельске мы питались в основном картошкой, на обед иногда треска, на завтрак кусок хлеба с маслом и сладким-сладким чаем. Помню, как меня подбадривали: «Давай-давай, это для мозгов полезно, врачи советуют». До сих пор получаю удовольствие от приторно сладкого чая и хлеба с маслом.

Первым делом мать принесла с рынка сазана и сварила жирнющую уху. Мне эта рыба была в диковинку, я из вежливости чуть похлебал, а вот они с отцом как сели, да как взялись огромную сазанью башку разделывать, и остались в итоге только гладкие чистые косточки. Я посматривал на родителей даже с некоторой брезгливостью, а они не видели ничего вокруг, были полностью поглощены процессом.

Мама восторгалась ассортиментом, поражалась низким базарным ценам на рыбу, чёрную икру, фрукты, овощи. Помидоры такой невероятной вкусноты я нигде, кроме Астрахани, не встречал. Недавно в Крыму что-то похожее попалось, но всё равно – не дотягивает. Настоящий помидор ломается пополам руками, и по краям у него выступает сахар. Осталось только посолить, взять кусок чёрного хлеба, и всё – обед готов. А когда привозят помидоры в Москву, даже из Астрахани, они всё равно уже не те, потому что дозревают по дороге или на складе, а настоящий помидор надо есть с грядки.

К астраханской рыбе я пристрастился довольно быстро и тоже стал обсасывать кости, хотя, конечно, профессионализма родителей не достиг. Безусловно, самая правильная уха на свете – из осетрины. Всё остальное – заменитель. А буйаес – марсельский вариант рыбного супа с добавлением томата – это вообще какая-то насмешка. Настоящая уха получается только из свежевыловленной осетрины, тут и говорить не о чем.

Мы стали обживаться в доме на берегу болотистого озера – это была территория 17-й пристани, куда приходили пассажирские, круизные теплоходы. По Волге тогда уже наладились туристические маршруты, стоили они недорого, вполне по карману простому советскому человеку. У Каверина в «Открытой книге» я прочитал, как его герои, оказавшись в Астрахани, были очарованы обычаем местных жителей гулять вечерами по городу. И правда, здесь была аллея, которая шла от Волги к нашему дому, и там, действительно, дождавшись вечерней прохлады, прогуливались астраханцы – те, что постарше. А вот молодёжь высыпала на улицу Советскую – это была хорошая возможность пообщаться, обменяться новостями, завести знакомства.

В доме у нас была русская печь, и мама рискнула вспомнить, как в ней готовить. Какие же изумительные блюда у неё получались! Сейчас понимаю: обаяние русской кухни – в русской печи. Мы его, к сожалению, безвозвратно утратили, а то, что нам предлагает современная цивилизация – разнообразные скороварки и духовки – замена совершенно неравноценная.

Вообще и мама, и её сёстры, тётя Вера и тётя Шура, готовили прекрасно. Кухня, на которой я вырос, сделала меня гурманом. Я никогда не смогу довольствоваться перекусом, исходить из принципа «лишь бы пожрать», мне надо всё художественно оформить, чтобы от одного взгляда на пищу ты заводился.