Судьба-Полынь Книга I (СИ) - Страница 51

Надо забыть о существах в темноте и решить, в какую сторону отправляться на поиски. Внутреннее чутье молчало. Ничто не отдавалось в сердце, не заставляло трепетать в уверенности верного пути. Это плохо. Ритуальный нож должен быть родственным ей по духу, подавать голос, а она слышать его зов. Идти наобум — напрасная трата времени. Блуждать по миру мертвых можно бесконечно. Девушка присела, начертала подобранным камнем пентаграмму, в центр поставила свечу. Настроившись мысленно на дирк, вгляделась в пламя. Ровно горевший огонек трепыхнулся, будто от сквозняка, указывая вправо. Направление есть! Затерев пентаграмму, чтобы через нее не просочилась какая-нибудь тварь тьмы, Ная поднялась с корточек и еле сдержалась от вскрика. Перед ней стояла Карей. Лысая, с вытекшим глазом, обгоревшая кожа свисала лоскутами, лицо покрывали ссадины, сломанная левая рука висела плетью, на виске — кровавая вмятина.

— Это ты виновата! — прошипела безгубым ртом гордячка. — Я погибла из-за тебя. Ты должна была предупредить, но промолчала из зависти, потому что я была лучшая. И теперь я мертва. Ты тоже останешься здесь. Я не дам тебе вернуться назад!

Она метнулась к Нае, норовя вцепиться в глаза. Но натолкнувшись на сотканную из света стену, дико заверещала, отскочила в сторону. Забежала с другой стороны, попыталась наброситься со спины. Но свеча вновь не дала ей дотянуться до девушки. Мертвячка наскакивала еще несколько раз, нападая то сбоку, то сзади. Искаженное гримасой ненависти лицо, ощеренный по-звериному рот, безумный взгляд, резкие, скачками движения — в ней ничего не осталось от прежней Карей. И от этого делалось больше мерзко и горько, чем жутко. Как быстро она забыла, кем была, утеряла свой человеческий облик. Или, наоборот, показала истинную натуру?

Смерть снимает маски…

Они могли кружить бесконечно, но времени на это у Наи не было.

— Айхару такам! — заклинание сбило с ног бывшую ученицу, придавило невидимой дланью. Завывая от досады, гордячка отползла во тьму, раздирая землю ногтями. Несколько теней набросились на мертвячку, завязалась свара. Теперь это был мир Карей, со своими правилами и законами, в которые вмешиваться Ная не имела права.

Девушка зашагала прочь. Свеча неумолимо оплывала черными слезами воска, а сердце по-прежнему безмолвствовало. Если направление верное — оно должно отозваться на зов. Но биение в груди ровное, спокойное. Сбилась с пути? Вряд ли. Скорее ошиблась стороной, пока кружили с Карей? И вдруг по правой ладони, будто рыбка проскользнула, пощекотав хвостом. Сердце сразу забухало колоколом. Близко. Теперь уже близко. Ная бросилась бегом, чувствуя, как все ее существо рвется навстречу ждущему где-то дирку.

— Ты заберешь меня отсюда к маме? — девушка споткнулась от раздавшегося впереди детского голоска. Подняла свечу, вгляделась в темноту за пятном света. Там робко переминалась маленькая девочка лет пяти. Курносый носик обсыпан веснушками, пухленькие губы выпачканы ягодным соком, взгляд голубых глаз светел и доверчив, небрежно заплетенные косички торчат одна выше другой. Левой рукой малышка крепко держала тряпичную куклу, правой комкала подол цветастой рубашонки, еле достигавшей сбитых коленок. Премилое, потешное дитя… из груди которого торчал грязный, грубо обточенный кол. — Тут страшно. А мама волнуется, куда я пропала. Она даст тебе пирожок, если приведешь меня домой. Ты ведь приведешь?

Ная покачала головой, по щеке сбежала слеза. Малышка походила на ее подружку, погибшую во время нападения жнецов на деревню. Такая же была славная, пригожая, на улыбку и доброту щедрая. А пришлые воины ее на копья подняли….

Говорят, сталь жалости не знает. Врут. Оружие лишь безмолвный слуга в руках хозяина. И только он решает, как им распорядиться. Жалости не ведают люди, чьи сердца подобны гнилому яблоку.

— Почему ты плачешь? — наморщила лобик малышка. — Не огорчайся, если ты не можешь отвести меня, я попрошу кого-нибудь другого. Только передай маме, что я скоро приду и люблю ее.

Ная не должна была ни слушать ее, ни отвечать. Второе правило Привратников. Но, наверное, она не все человеческие чувства оставила за гранью, потому что тихо произнесла:

— Передам.

— Я Лата, из деревни Хору. А маму зовут Ровара.

— Я запомню.

Малышка грустно улыбнулась и поплелась в темноту. Лата не пыталась заговорить девушку, чтобы она потеряла счет времени, заманить за собой или увязаться следом, как делали большинство мертвых. Новенькая. Недавно здесь. Ная проводила девочку печальным взглядом и заспешила дальше. Впереди показались какие-то развалины. Заходить в них неразумно и опасно, но зов дирка вел туда. Размышлять было не о чем.

Исполинская арка каменных врат со стершимся барельефом напоминала последнего дозорного на руинах сторожевой крепости. Накрененный остов главной башни да разрушенные почти до основания стены — вот и все, что осталось от некогда величественного замка. Серые, изрезанные трещинами глыбы покрывала копоть. Сама башня походила на оплывший огарок свечи. Но даже под гнетом забвения чувствовалась былая мощь и грандиозность постройки. Обломки мраморных лестниц и мостов, поваленные статуи, превращенные в гору щебенки фонтаны — наверное, все это раньше поражало красотой. Время или меч стали причиной гибели, теперь уж никто не скажет. Смерть забирает то, что ей назначено. Будь то человек или неприступная цитадель.

Смерть и жила отныне здесь, превратив замок в огромный склеп. Черепа. Целые горы черепов и скелетов. Повсюду. Шага не сделать, чтобы под ногой не захрустели кости. Что унесло жизни стольких людей разом? Война? Стихия? Или нечто более страшное, необъяснимое? Хотя, какое ей дело до чужой трагедии, произошедшей, возможно, несколько веков назад, и до чужих мертвых. Их боль и ярость ушли вместе с ними и не взволнуют больше ничьи сердца. Мертвое — мертвым, живое — живым. Когда-нибудь кто-то также пройдет равнодушно мимо ее костей, не задумавшись, какими надеждами жила она, к чему стремилась, и какие печали выпадали на долю. Такова жизнь. Такова смерть. И мир не плох и не хорош, он такой, какой есть. Каждому хватает своих забот, чтобы забивать голову тем, что было давным-давно и чего уже не изменить. Случившееся здесь сражение или мор — это беда и доля тех людей, по чьим останкам она теперь шла.

У нее своя судьба.

Тихий зов ритуального ножа не давал сбиться с дороги, и Ная мчалась на голос, с тревогой поглядывая на свечу. Осталось чуть меньше половины. Если она не успеет…

Не думать о плохом! Страх — это смерть. Мысль о поражении — острее ножа.

Юная колдунья вбежала в разрушенную башню. Посреди просторной залы, заваленной каменным мусором от обрушившихся перекрытий, на насыпи из костей и черепов возвышалась чаша в виде ладони.

Вот он! Нашла!

За пределом светового барьера бесновались тени, шипели и старались схватить незваную гостью. Ная не обращала на них внимания. Бросилась к насыпи, начала карабкаться вверх. Ноги соскальзывали, локти и колени ранились об обломки костей. Кровь стекала из порезов и ссадин, смазывая нанесенные на тело рисунки. Жертвенный нож начинал брать свою плату.

Наконец ей удалось добраться до вершины. Перегнувшись через край чаши, девушка схватила дирк и едва не выронила его из-за пронзившей ладонь боли. Будто раскаленным гвоздем проткнули. Внутри все оборвалось от страха. Не удержи она дирк — во второй раз ритуальное оружие в руки не дастся. Пальцы стиснули крепче находку. Умрет, а не выпустит. Торопливо скатилась с насыпи и только тогда с осторожностью разжала кулак. На ладони отпечаталось четкое клеймо с рукояти дирка — саламандра.

«Имя, имя, имя…» — прошелестел ветер, словно в ответ на ее невысказанный вопрос.

— Отныне имя мое Саламандра! — провозгласила она громко. Эхо разнеслось по залу, заставив притихнуть обитателей мира мертвых. — Я принимаю его вместе с дирком и клянусь чтить договор с Матерью Смертью.

Молодая колдунья преклонила колено в знак почтения Незыблемой.