Судьба драконов в послевоенной галактике - Страница 26
- Пшел, - Тарас оттолкнул меня и заорал прыгуну,стоявшему перед нами: че ты боишься? Ты?..Харкнуть хочешь? Да? Не знаешь, как это делается? Гляди! И делай, как я!
Тарас набрал полный рот слюны и...
Нет, прыгун не стал отвечать тем же.
Когтями он вцепился в свое мягкое зеленоватое, ненавистное и омерзительное ему тело и рванул так, как подгулявшие мужики рвут на себе ворот душащей их рубахи.
Тело, кожа и плоть разлезлись легко, словно были на молнии-застежке. И мы увидели удары чужого сердца, и пленочные легкие, и стиснутые, уложенные...
Тарас заорал и попятился назад:
- Нет! Нет! Миленький, не надо! Не надо! Я шутил. Шутил!
Горло прыгуна, открытое нам, беззащитно вздрагивало, будто приглашало протянуть руку и прекратить, прервать эту отвратительную, непереносимую для нас жизнь, но не было сил спокойно глядеть на это переплетение уродства подплоти, на эту подкожную жизнь.
Прыгун задрал морду, осклабился, нарочно, видимо повторяя оскаленные морды своих убитых товарищей, только что растаявшие в грязи, облепившей его когти.
Тарас орал что-то нечленораздельное, его колотила дрожь, он часто приседал, вскакивал, махал руками.
- Тара, Тара, - утихомиривал я его, - ну что ты? Это - машина... Ну? Ты у машины работающей открыл капот - так же все подрагивает и такие же точно проводочки, шланги... ну?
- Пошел ты, - плачущим голосом сказал Тарас, - я теперь на машины и на двигатели спокойно смотреть не смогу...
Он снова попятился, поскользнулся, и я не успел его поддержать, поскольку прыгун с силой подсек Тараса по ногам хвостом.
Тарас грянулся оземь.
Прыгун упал на него и прижался к нему всем своим разорванным, разверстым телом.
Прыгун стоял на всех четырех, широко расставив лапы, с отвисшим огромным животом. Живот чуть колыхался - то поднимался, то опадал. И тогда прыгун с ненавистью залаял, оттолкнулся от пола пещеры всеми четырьмя лапами и запрыгал, словно резиновый мячик. разбрызгивая слизь и жижу. "Летающий крокодил, объевшийся малиновым вареньем", - уныло подумал я и ужаснулся верности сравнения и его неуместности. Прыгун лупил животом о камни с тою же ненавистью, с какой он распахнул перед нами свое тело, будто теперь он хотел убить, выбить из себя омерзительное, страшное, как тогда он хотел это омерзительное разорвать.
Прыгун остановился, отдыхая. Теперь он непомерно распух. Он стал огромен. Маленькие его глазки почти исчезли, стали щелочками.
Давясь, он распахнул пасть и принялся выталкивать из себя нечто мешающее ему, не дающее продохнуть, вставшее поперек горла.
Этим "нечто" оказался перемазанный в зеленой слизи Тарас, брямкнувшийся на пол.
- Как заново родился, - прохрипел он.
- Тара, - я нагнулся к нему и попытался помочь подняться, - ну их, Тара... Пошли отсюда. Свалим...
Я не договорил. Трехлапый легонько поднес мне, и я лег на загаженный пол.
"Все, - понял я, глядя в беленый, кое-где с оплывами от струй огнеметов высоченный потолок пещеры, - пр(говор или пригов(р - как хочешь."
- Гули, гули, гули, - услышали мы женский голос.
Глава восьмая. Наталья Алексеевна и ее квартира
Прыгуны зашевелились, отвернулись от нас.
- Гули, гули, гули, - по проходу шла Наталья Алексеевна и волокла целую корзину чего-то съестного.
Прыгуны дернули в ее сторону.
- Она бы еще сказала, - выхрипнул Тарас, - ципа, ципа, ципа.
- Тара, - я приподнялся, - у тебя юмор появился, прежде за тобой этого я не примечал. На пользу пошло?
- Конец, - грустно сказал Тарас, он так и стоял на четверьках, не пытаясь подняться, - конец мне, Джекки. Помнишь, ты как-то болтанул, что в какой-то инопланетной книжке древней вычитал стихотворение "Как чешутся лопатки! Кажется, у меня прорезаются крылья!"? Мы еще ржали над тобой.
- Ну, помню, - ответил я, поглядывая на Наталью Алексеевну.
Она все сыпала и сыпала корм из корзины прыгунам, и те чинно-благородно, не суетясь и не налезая друг на друга, как голуби или свиньи, хряпали каждый свое, забыв и думать о нас.
- Вот, - печально сказал Тарас, - а у меня зад чешется, хвост прорезывается. Этот прыгун меня, кажется, заново родил.
Я вспомнил сержантово превращение и испугался.
Я прихватил Тараса за плечо и с ужасом убедился, что зеленая слизь, облепившая беднягу, твердеет и костенеет
- Брось ты, - пробормотал я, - вставай и пошли. Убирать не будем. Лучше на рапорт отправиться, а потом хоть к русалкам, хоть к паукам...
- Это ты брось, - равнодушно сказал Тарас, - брось и руку вымой. Кто его знает: может, заразная. Будешь ходить с лягушачьей лапой - вот смеху-то будет...
Наталья Алексеевна тем временем окончила раздавать хряпало и ходила промеж прыгунов, нежно поглаживая их по хребтинам.
Прыгуны урчали и посвистывали.
На Наталье Алексеевне был обычный черный брючный костюм, только сапоги у нее были сегодня повыше, чем обычно.
- Привет, - продолжал гнуть свою линию Тарас, - мне Джарвис рассказывал: "отпетый" или "карантинный" может не только в "вонючие" залететь, из него и жаба может вылепиться...
- Перестань, - попытался я успокоить Тараса, - Джарвису-то откуда это знать? Нашел тоже ветерана. Ему Натали выше тройки на анатомии никогда не ставила. Вставай! - я потянул Тараса.
- А вот увидишь, - обреченно сказал Тарас, - вот увидишь.
Наталья Алексеевна закончила свой обход интеллигентно хряпающих, с наслаждением посвистывающих прыгунов, погладила искалеченного мной трехлапого, чья лапа свисала уже не жалостно, а как-то издевательски-иронически, и направилась мимо нас в сторону кладовки.
У отпертой двери кладовки она позамешкалась, потерла стенку, шершавую, шелушащуюся. С громогласным щелком в стене отворился квадратный лючок, а в нем туго свернутой резиновой змеей покоился шланг с металлическим удлиненным наконечником.
Я был так потрясен этим зрелищем, а главное - внезапно открывшимся пониманием того, как близко было наше избавление от унизительной, неподъемной работы, что даже не двинулся с места, чтобы помочь хрупкой Наталье Алексеевне разматывать тяжелый длинный шланг.
Я застыл наподобие костенеющего в прыгуна Тараса; до слуха моего дотекло бессловесное, но тем более страстное, звучное, слитное пение: это прыгуны, нахряпавшиеся всласть, прижмурив и без того крохотные глазенки, вытянув в одну сторону морды, - запели? завыли? заныли! - мелодично и страстно, не то благодаря Наташу за хорошее угощение, не то скорбя об утраченной молодости, не то радуясь внезапно наступившей, блаженной, теплой, как наспанная подушка, сытости.