Судьба чемпиона - Страница 8

О военной настойчивости заведующего приемной доходили слухи и до руководителей области. Первый секретарь обкома молодой был, на фронте не воевал, но Фомина уважал. Однажды сказал:

— Есть авторитет власти, а есть власть авторитета. Если генерал позвонит мне и скажет по-военному строго, уверяю вас: не обижусь на старика.

Нечего говорить о том, как и сам я полюбил генерала; и всюду, как умел, старался помочь ему и выполнить все его просьбы.

— Что же будем делать? — обратился я к Грачёву.— Может, мы действительно вас на шахту устроим?

Знал я такие шахты, где борьба с пьяницами была суровой, полагал: там ему не дадут разгуляться.

— У вас в Донецке,— заговорил Грачёв,— наверняка есть спортивные общества, и там боксеры.

— Вот славная идея! — воскликнул генерал.— С его-то опытом!..

Дела отвлекли меня, и в Донецк я вновь приехал через две недели. Бывший боксер помогал тренеру в спортобществе «Горняк», получал хорошую зарплату и жил у генерала. Леонид Васильевич полюбил Грачёв, и супруга его Глафира Ивановна тоже к нему привязалась.

Боксер не пил; изредка встречая его то в приемной, то на квартире Фоминых, я любовался его трезвым и счастливым видом. Он был трогательно ласков и проявлял сыновнюю заботу о стариках, был всегда в спортивной форме, по моде одет и много рассказывал о боксерах, среди которых быстро завоевал авторитет и уважение. Председатель общества сказал о Грачёве: «Удар у него уже не тот, но когда выйдет на ринг и станет показывать ребятам приемы борьбы, все чувствуют золотую перчатку».

Так, мне казалось, и устроилась судьба бывшего чемпиона. Однако не дремлют силы, несущие нам беды. В спортивном обществе появились и обиженные. И первым из них — бывший младший тренер Непран, которого за какие-то делишки уволили из общества. Где-то он прознал про «художества» Грачёва на Урале и стал шантажировать. Написал анонимные письма в несколько инстанций. Начались разбирательства. Грачёв терпел унижения, выдерживал травлю, как умел, отбивался,— один на один. В дрожь бросало от одной только мысли, что обо всем этом узнают в семье генерала. Непран, между тем, не открывал забрало, наоборот: сочувствовал, прикидывался другом. И все тянул Грачёва в ресторан, буфет, винный погребок. «Выпьешь — забудешься, душе нужна разрядка». В другой раз примется теоретизировать на эту тему: «Ты вот не пьешь, Грачёв, рюмки в рот не берешь, а твои питомцы употребляют. Выходит, ты чистенький среди нас, белая ворона. А того в толк не возьмешь: сейчас все пьют, и знают, что без водки прожить нельзя. Все дела решаются за чаркой вина».

Вместе шли домой. Непран у пивной изобразил швейцара, распахнул дверь, приглашая войти. Сердце Грачёва тревожно стучало, в голове будто пульсировало: «Выпью рюмку-другую и — баста! Допьяна не напьюсь. Бузить не стану».

Однако напился он, и до пьяна, и сам не помнил, как попал в драку. Кто-то его толкнул, ударил. Непран кричал: «Это он, Грачёв, Грачёв ударил парня!»

Не помнил и того, как очутился в вытрезвителе. Грачёв лежал в пустой, пропахшей спиртом комнате за плотно закрытой дверью.

Уехал он из Донецка. Фоминым прислал письмо, просил не судить его строго.

Уехал он в соседний небольшой город, где жили его бывшая жена с дочерью. Собственно, он и в Донбасс-то приехал ради них, да не так бы хотел к ним заявиться.

...На площадку межрайонного аэродрома приземлился небольшой двухмоторный самолет АН-24. Ирина Карповна Муравкина, геолог, прилетевшая домой из экспедиции, отделилась от толпы пассажиров и скорым шагом направилась к стоянке такси. Она не давала мужу телеграмму, не звонила домой — явилась нежданно в новогоднюю ночь. Впрочем, до встречи Нового года оставалось ещё пять часов и она не очень торопилась. Перед въездом в город, в километре от директорского особняка, отпустила такси, пошла прямиком через пустырь.

С каменистых холмов Луганщины дул ветер с мокрым снегом. Ничто не напоминало новогоднюю ночь, и не верилось, что именно в эту ночь, на севере Красноярского края, откуда прилетела Ирина Карповна, лежит глубокий снег, и воздух недвижен, и в стылой синеве неба, кажется, высоко-высоко неверно и неярко горят звезды.

Молодая женщина прибавила шагу. В глубине сада горел огнями двухэтажный дом с двумя верандами и большим балконом по всему второму этажу. Это ее дом, ее уютное гнездо, где радостно хлопочет у праздничного стола ее дочь от первого брака Варя. И все время посматривает на дверь: вот сейчас войдет почтальон и принесет телеграмму от мамы. Ждет телеграмму, а Ирина Карповна явится сама — собственной персоной.

В правой руке Ирина несла чемоданчик, через плечо — сумку с подарками. Поклажа не тяжелая, и шла она весело и быстро.

Всей душей стремилась к дочери, только к дочери. Встреча с мужем тоже была желанной, но особой радости не сулила. Отношения с ним давно разладились, хотя внешне их можно было назвать нормальными.

На окраине города, где теперь был ее дом, она некогда, в студенческие годы, работала в экспедиции. Ей тогда повезло: на склоне Донецкого кряжа, в том месте, где гряда холмов стекает в каменистую равнину, студентка третьего курса Ирина Муравкина обнаружила «несгораемый шкаф» — пласт редчайшего по крепости огнеупора. В институте назвали огнеупор в честь Ирины — Муранитом.

Ирина Карповна шла все быстрее. Не терпелось увидеть дочь. Омрачало ее одно неожиданное обстоятельство: в город приехал отец Вари — Константин Грачёв.

Дочь писала: «Михаил Игнатьевич встретил папу хорошо, поместил в гостиницу и оплачивает за него номер. Устроил на работу к себе на завод».

«Оплачивает номер»,— с горечью и досадой, и с какой-то неосознанной обидой за свою первую любовь думала Ирина. «По-прежнему, пьет. Пьет и бездельничает» — заключила в сердцах и тут же решила: гнать его на Урал, положить в лечебницу — куда угодно, лишь бы с глаз долой.

Подсознательно стремилась к покою.

Ирина любила степь, простор, здесь она много лет жила, тут же так счастливо начала трудовую деятельность, знала каждый пригорок, ручеек, соловьиную балку. Она сейчас не испытывала никаких забот, мысли о минералах, структурах отошли на задний план; она была свободна. Ещё за несколько дней до Нового года оформила расчет. Начальнику сказала: «Всему свое время. Поеду преподавать или займусь научной работой».

Туча, сеявшая мелкий, незримый дождь, сползла на восток; весь небосвод открылся, и звезды засияли весело. Ирина Карповна ускорила шаг. Она знала, что где-то здесь, совсем рядом, должен лежать большой камень, древний, как сама степь,— тот самый, возле которого в памятный июльский день она заметила россыпь голубовато-дымчатой породы. Машинально, по привычке геолога, потянулась к ней, стала растирать между пальцами и ощутила колючую жесткость частиц. «Магнезит!» — мелькнула мысль. Крепчайший огнеупор! Его, как алмаз, ищут геологи всех стран. Капиталисты добывают его из морской воды. На берегу океана построили заводы, качают миллионы тонн соленой воды, выжимают из нее крупицы огнестойкого вещества.

Ирина прислонилась к камню, поставила чемодан. Вдали пунктирной цепочкой тянулись огни самосвалов; они везли породу с рудника на обогатительную фабрику. Главные россыпи магнезита оказались в двух километрах от камня, под которым Ирина нашла драгоценный минерал. Там и построили рудник и фабрику.

Но что это маячит в темноте? Кто отделился от крыльца дома?

Подгоняемый ветром, человек словно летел над землей.

«Константин!»

Да, это он, бывший муж Костя, Костя Грачёв,— первая ее любовь, отец ее дочери.

Они разошлись давно, ей было двадцать три, ему двадцать восемь. Однажды утром после очередной пьянки мужа Ирина ему сказала: «Выпьешь ещё одну рюмку, я от тебя уйду». Два года Костя не брал в рот спиртного; он в это время кончал заочный институт физической культуры. Но однажды Ирина уехала в экспедицию — на полгода. Костя не удержался, выпил. Затеял скандал, попал в милицию. Его уволили из армии. Печальную эпопею Ирина узнала ещё там, в экспедиции. И написала мужу: «Своего обещания не забыла. Ты свободен. Устраивай жизнь, как хочешь».