Судьба чемпиона - Страница 25

— Мы с отцом жили в Америке двенадцать лет. Я там выросла.

— Тогда понятно. С автомобилями они сейчас уходят вперёд.

Проговорил эту фразу и покраснел. «Нашёл, о чём беседовать с девушкой». Галина ждала продолжения, но Константин молчал. Смотрел в сторону от дороги. И тогда Галина заметила:

— Русские любят наводить на себя критику. Мой папа тоже часто ругает Россию, но я патриотка и всё русское люблю, а если американец возьмется нас ругать, я ему говорю: вы не знаете русских и Россию и лучше больше говорите о себе. А в чужом глазу и соломинка кажется большой палкой.

Минуту — другую ехали молча, но потом Галя как бы с сожалением продолжала:

— Казалось бы, я и сама должна быть американкой — жила там и в школе училась, а вот духом их не пропиталась. Дух во мне русский остался. Видно, гены в нас такие.

— А как вы понимаете — русский дух? Я вот много лет живу на свете, а духа своего не знаю.

— Дух — в смысле: душа, характер,— то, что есть в человеке, но разглядишь не сразу. Американец? Он везде поспеет, во всякую щель пролезет, всё раздобудет. Русский же неповоротлив, он не возьмёт и того, что под ногами лежит.

— Так американцы о нас говорят?

— Я и сама так думаю. В отпуск приезжала, так люди у нас как в раю жили. Квартиру — получай, газ, вода, электричество — пожалуйста. И заболел если, и в институт пошёл — всё даром. Я там, в Америке, как стану подружкам рассказывать — не верят. Смеются надо мной.

Галя говорила с нажимом, и будто бы родная речь ей стоила усилий. Слышался чужой, заморский акцент, не все слова попадали точно на своё место.

— Я хочу свою Россию видеть, как невесту — во всей красе. А заморские гости пусть у нас учатся, ума занимают. У меня такое желание там развилось, в Америке. Это неправду говорят, что у человека, живущего за рубежом, патриотизм из сердца уходит. Наоборот получается. Там всякое плохое слово в адрес своей страны — как ножом по сердцу. Помню, мне до слёз хотелось, чтобы о России говорили только хорошее.

— Да, вы я вижу, патриот, но извините, я не хотел задеть вашей национальной гордости.

— Нет, вы, пожалуйста, продолжайте. Расскажите о своём заводе, что вы там делаете.

Позади остались мосты через Черную речку, Малую и Среднюю Неву, машина выкатила на Приморское шоссе, слева от которого тянулся городской парк.

Грачёв хотел бы сменить тему, но терялся, сидел молча, смотрел обочь дороги.

Выручила Галя:

— Вы старше Вадима, но мне кажется, не на много. А? Так я говорю?

— Спасибо, но к сожалению, лет мне много: тридцать пять.

— Тридцать пять! Цветущий возраст для мужчины. И вы хорошо сделали, что ушли из бокса. Ужасный вид спорта! Теперь для них придумали защитный шлем, но всё равно — я не могу видеть, как они бьются. Ваш нос, ваши губы — всё осталось цело, это очень хорошо. Скажите Вадиму, чтобы он бросил свой противный бокс.

«Вспомнила о Вадиме»,— подумал он. И у него появилась надежда на счастливый исход его миссии. Вот только как бы половчее подступиться к разговору.

В Комарово у двухэтажного деревянного дома резко затормозила. Въехали в кирпичный, тёплый гараж. Тут и ещё стояла машина — тоже иностранная. «Видимо, отца»,— подумал Грачёв, но ничем не выказал своего интереса. Очкины тоже имеют две машины, и гараж у них не хуже будет, и особняк, и всё прочее. Людей с подобным достатком и у нас теперь много.

В стене дома, рядом с дверью — сеточка переговорного устройства и кнопка. Нажав её, услышали женский голос: «Кто к нам идёт?» — «Нина Павловна, откройте, это я, Галина». Замок щёлкнул, дверь дрогнула. Загибавшийся углом коридор привел в просторный холл, из которого наверх вели две лестницы. Посредине холла на ярком ковре стояла ещё не старая худенькая женщина — Нина Павловна. Поклонилась Грачёву, но тотчас перевела взгляд на Галю, точно хотела этим сказать: появление в доме нового человека её мало интересует. С Галей говорила вежливо, но суховато, без заискивания подчиненного человека.

— Нина Павловна, голубушка, соорудите чего-нибудь. А вас...— обратилась к Грачёву,— приглашаю вот сюда. Я покажу вам папин кабинет.

Поднялись наверх по левой лестнице. Здесь была площадка и две двери — в левую сторону и правую. Показав на правую, Галя сказала:

— Две мои комнаты. Но вас туда не зову,— вечный беспорядок, другое дело папина сторона.

Раскрыла левую дверь. Тут был просторный кабинет с большим письменным столом посредине, с двумя кожаными диванами, креслами и сплошь уставленный шкафами с книгами. На полу лежал толстый ручной работы ковёр, всё было прибрано, сияло чистотой.

— Садитесь здесь,— показала Галя на кресло у окна.— Я хочу вас видеть.

Сама села на диван.

— В этом доме мы живём вдвоём с папой. Он сейчас на работе.

И минуту спустя:

— Пойдёмте на другую половину.

Правое крыло верхнего этажа примерно так же было устроено, как левое. Только на месте кабинета отца были две комнаты. Во второй стоял письменный стол и тоже много книг.

— Вам нравится эта комната? — спросила Галя.

— Да, здесь очень хорошо.

— А у вас есть своя квартира?

— Нет.

— Где же вы живёте?

— Мир не без добрых людей.

— Если хотите, живите здесь.

Грачёв посмотрел на Галю: серьёзно ли она говорит?

— Зачем вам квартирант? Ведь это обуза.

— Вы-то обуза! Было бы очень хорошо, если бы вы у нас жили. И папа был бы доволен.

Вспыхнула догадка: им нужен работник! Сторож, садовник, слесарь. Как нужен Очкину, Бурлову. Интересно, кто у неё отец? Дипломат, наверное. В Америке жили.

— Вы меня совсем не знаете. Может, я пьяница, дебошир.

— Я вас узнала и сразу поняла. Вы очень хороший человек, вас любят дети, а дети не ошибаются. Вы не пьёте, не курите — я и это заметила. У вас есть и много других достоинств, но только вы их скрываете. А, может, вы себя плохо знаете, а то бы стали зазнаваться.

Разговор казался Грачёву несерьёзным, тон шутливым.

— Да зачем же вам нужен жилец в доме? — спросил он, подстраиваясь под её детски-непосредственный тон.

— Ах, нужны, нужны... Так рассуждают немцы, да ещё американцы — во всём видеть выгоду, здравый смысл. А если мне бывает скучно в этом большом и пустом доме? Если мне грустно и хочется кому-то излить душу? Если мне ночью страшно? Наконец, я люблю общество мужчин. Я могу любить общество мужчин?

— Тогда вам нужно выйти замуж.

— Замуж? Ах, и вы тоже, как папа — замуж, замуж!.. Вы же знаете: мне много лет! Я научилась угадывать в людях слабости. Мне говорят: ты привередлива, а это значит: ты старая дева. Мне подойдёт жених во всём положительный. Мужчины все пьют и курят. Ни того, ни другого не могу выносить. Люблю сильных, уверенных в себе, независимых, а таких нет. Или мне кажется, что их нет.

Снизу донесся голос:

— Идите обедать!

За столом Галя продолжала:

— В Америке культ силы, ловкости и всезнайства. Если на экране женщина — то непременно стройная, длинноногая, а если мужчина — то бицепсы и зверское выражение лица. Потребуется время, чтобы у меня всё это вылетело из головы.

Грачёву чудилось: она его дразнит, она с ним играет. Он боялся, что говоря о сильных, она скажет: как вы, например. И тогда бы он смешался, из него бы выпрыгнула та самая робость, которую она не прощает мужчинам.

Всё время ждал, когда Галя заговорит о Вадиме — хотя бы упомянет его, что-нибудь спросит, но нет, девушка о нём забыла, словно бы он и не существовал.

Решил напомнить о брате, сказал:

— Вадим переводится в Ленинград, вот будет у вас помощник.

Галя при этих словах перестала есть, отодвинула тарелку, задумалась. Потом решительно подняла на Грачёва взгляд, сказала:

— Вам показалось, мы дружны с ним, или он, может быть, что сказал. Он дважды меня провожал, это и всё. На этом кончились наши отношения. Вадим как раз из той породы мужчин, которых я активно не приемлю,— больше того, я таких боюсь.

— Почему? — непроизвольно вырвалось у Грачёва. Он откинулся на спинку стула, с изумлением и некоторой обидой за брата смотрел на девушку.