Суд над Танталусом - Страница 14

Руки его тряслись. Вдруг блок откажет! Едва была нажата кнопка «прием», как послышался тревожный голос:

— Гребнев!.. Вы слышите? Гребнев! Вы слышите?

— Слышу, — ответил Гребнев, и он так много, видимо, вложил в это короткое слово, что голос сразу замолк.

— Гребнев! — через секунду закричал вызывавший. — Где вы находитесь? В башне? Или где-нибудь образовалось отверстие и вы им воспользовались?

— В башне! На уровне третьего этажа. На балконе.

— Уфф!.. — радиоволны донесли радостный вздох оттуда, из внешнего мира. Вероятно, говоривший утирал лоб.

— Считайте, что вам повезло. Мищенко подобрали едва живого. Ваш практикант, этот юноша, пропал! Его видели с Мищенко за минуту до того, как все началось, — собеседник Гребнева говорил торопливо, спеша сообщить все, что считал нужным сказать.

— Он здесь, — произнес Гребнев ослабевшим вдруг голосом. — Со мной.

Он навалился на стену башни — и не потому, что крен был силен: Гребнев почувствовал, что не может стоять на ногах. Все стало вращаться вокруг. Гребнев закрыл глаза. Но вращение продолжалось.

— Держись! — крикнули ему. Видимо, там, откуда с ним разговаривали, почувствовали, что он падает в обморок, хотя Гребнев забыл включить экран, — следовательно, его не могли видеть. — Мы выхватим вас, как только чуть стихнет. Вихрелеты не могут войти в зону.

— Скрепки… — сказал или подумал Гребнев. Толчок отбросил его, шнур выскочил из розетки, голос из внешнего мира оборвался.

— Башня отрывается… — Горлиц тронул рукоятку, и Ян увидел то, что первым заметил его товарищ. Нижняя половина станции давно исчезла с экрана. Сейчас перед глазами обоих проплывала, как диковинная рыба в аквариуме, верхняя часть. В нее входили центральное здание, башня и какие-то ответвления, напоминающие шлейф. Миг — и она повернулась к ним головой-башней, похожей на вертикально поставленное яйцо. Горлиц прибавил увеличение, и башня, сильно вытянутая, теперь напоминала палец, она заняла весь экран. Палец качался. В том месте, где башня соединялась с остальной конструкцией, зияло отверстие. Оно росло, словно невидимая сила разрывала перчатку.

— Как раз, когда Гребнев откликнулся! — Горлиц был вне себя.

— Подводным лодкам — внимание! — скомандовал Ян в микрофон. — Он падает.

«Палец» на экране оторвался совсем и, описывая спираль, быстро двигался к нижней кромке.

— Ведите вниз, — сказал Ян.

На экране все поползло вверх. Стало темнее, прибавилось пыли. Потом в клубах тумана показались кипящие волны. Белая пена просвечивала даже в полумраке.

— Все, что мы можем сделать, — сказал Ян, как бы оправдываясь, — подлодки идут с ураганом, они держатся его оси. Включите воду!

Горлиц протянул руку. Экран на мгновение погас и тут же вспыхнул. Вихри, клубы — все исчезло. Теперь это и правда был аквариум. Гигантский аквариум, именуемый океаном. Спокойная глубина, равнодушная ко всем волнениям там, на поверхности. Ровный зеленоватый фон, слабо светящийся. Но вот выдвинулось что-то длинное и остроносое. Вдали показалась такая же, только уменьшенная и не столь ясная тень. Еще дальше, в глубине, угадывалась третья.

— Сколько их? — спросил Ян.

— Двенадцать.

Горлиц сманипуллровал рукояткой, и на экране вдруг возникло много туманных теней. Как стая рыб, медленная и молчаливая.

— Идут строем!

— Не похоже, чтобы сверху что-нибудь падало.

— Пластилит не тонет.

— Может быть, они удержатся на нем?

— А для этого плавучесть пластилита недостаточна. Если бы башня не оторвалась у основания, конечно, она плыла бы как пузырь. Но сейчас ее заливает водой. Хорошо, если люди сумеют выбраться… Вот что-то или кто-то!

Горлиц прибавил резкости. Предмет походил на длинную соринку. Он не делал никаких самостоятельных движений. Выше появилась еще соринка. Она медленно опускалась в вертикальном положении. В стае «рыб» произошло изменение: там, видимо, заметили странные предметы. Две тени метнулись к соринкам и поглотили их, словно склевали.

— Мы подобрали их, — раздался громкий голос через минуту. — Но оба в отчаянном положении.

— Выходите из зоны урагана, — распорядился Ян, — и немедленно всплывайте. Воздушную помощь высылаем.

Горлиц передавал координаты вихрелетам.

— Ну вот, — сказал спокойно руководитель местной Службы здоровья, — вам разрешается первое свидание.

Сидевший в кресле увидел перед собой полверанды, часть балюстрады и дерево, усыпанное яркими розовыми цветами. Сбоку за пределами видимости слышался шум прибоя. Он хотел повернуть туда голову, но кресло, словно понимая, что это ему трудно, само повернулось в ту сторону и подкатилось на своих бесшумных колесах к самому краю, обращенному к морю. Волны шли и шли из-за горизонта и накатывались, шурша галькой: брызги долетали до каменного пола.

— А диета? — спросил Гребнев и не узнал своего голоса. Он был забинтован так, что из-под белой марли выглядывали одни глаза. — Я имею в виду диету впечатлений. Можно мне, наконец, узнать, что делается на белом свете? — закончил он уже почти твердым голосом.

— Постепенно, — улыбнулся врач. Его улыбка относилась к тону голоса Гребнева. Он неслышно удалился.

Минут пять Гребнев пробыл наедине с морем. Потом ему почудилось, что позади кто-то есть. Он не успел ничего подумать, как рядом с его креслом очутилось второе. В нем сидел укрытый пледом, с вытянутой неподвижной ногой Костя. На лице его Гребнев различил множество небольших пятен — следов синяков и кровоподтеков. Но голубые глаза Кости сияли, и Гребневу показалось, что и розовость, хотя и ослабленная, вернулась снова к его щекам.

— Я давно просился к вам, — сообщил Костя.

После этого оба вдруг замолкли. Слишком много они могли сказать друг другу. Говорить не имело смысла.

Гребнев вспомнил, что служба здоровья разрешила им лишь несколько минут разговора.

— Как нога? — спросил Гребнев.

— Будет работать, — отмахнулся Костя. — Через полгода.

Он сказал это с таким видом, словно какое-то более важное событие заслонило другие заботы.

Гребнев, наконец, догадался:

— А как ваша… знакомая? Та девушка?

Костя ничуть не сконфузился; наоборот, он весь расцвел, — По-моему, получилось, — сказал он. Он протянул руку к карману сбоку кресла, достал прямоугольный кусок картона и протянул Гребневу.

Гребнев взял прямоугольник в руки. С картона на него смотрел человек, в котором смутно проглядывали какие-то черты Кости. Тоже юноша, но чуть повзрослее, в смятой рубашке с засученными рукавами, он стоял, чуть наклонившись, и протягивал Гребневу сильные и довольно грязные руки. В них сверкал, именно сверкал, кусок мыла, скользкий, давший уже несколько пузырей, блещущих на солнце. Девушка с кувшином в руке, облупленным в одном месте и помятым в другом, оживленно что-то рассказывала, глядя в лицо юноше. Ее лицо было повернуто в профиль, и Гребнев узнал ее. Струя воды лилась в руки и мимо рук юноши, разлетаясь светлыми брызгами. Поодаль стояла палатка, а прямо от ног юноши и девушки тянулась до горизонта и, чувствовалось, дальше за горизонт ровная свежая просека с неубранными еще кое-где, спиленными под корень деревьями. И больше ничего. Только толстые вмятины от трактора, следы на земле, в один из них налилась вода и отражала голубое небо с облаками.

Костя смотрел вопросительно.

— Ну как? — тревожно спросил он. От сияния его не осталось и следа. Он стал неуверенным, сомневающимся, готовым упасть духом, как в те дни, что предшествовали окончанию работы над проектом станции. Гребнев готов был выругать себя. Ну как же он не догадался — ведь его практикант в ту пору мучился над своей картиной, страдал от неудач, а он-то думал… Впрочем, Гребнев решил не спешить с выводами. В конце концов, может быть, он был все-таки прав.

Он рассматривал картину. Прибой шумел у их ног.

— А почему вы бросились внутрь станции? — спросил вдруг Гребнев. — Что вас заставило сделать это?