Суд над Танталусом - Страница 10

— В сущности, ужаснейший анахронизм.

Гребнев и сам знал, что чертежные роботы — не последнее слово техники. Станки, читающие чертежи и казавшиеся еще недавно чудом техники, ныне выходят из употребления. Гораздо проще дать станку все исходные данные, а он уже сам сообразит, что и как надо изготовить.

Но чертежи бывают нужны в некоторых случаях самому Гребневу. В конце концов он человек, а не машина. Он не может представить себе будущую конструкцию, глядя на крошечную катушку с паутинной нитью. Иногда он должен заглянуть в чертеж, а другой раз и собрать сложный узел на модели.

Но как объяснить это человеку, который знает, кажется, решительно обо всем и все понаслышке?

— Попробуйте спроектировать скрепки для сборки узлов станции, — сказал Гребнев просто.

Задание он выбрал самое легкое.

На другой день Гребнев не успел еще позавтракать, когда его вызвал по блок-универсалу инженер Мищенко с Экспериментального завода.

— Слушайте, — сказал Мищенко, его похожие на кустики крыжовника брови ушли далеко на лоб. — Скажите, сделайте одолжение, чего ради вы заказали сто сорок две тысячи женских головок из пластилита? Вы знаете, я привык ко всяким вашим затеям, но на украшения могли бы пустить и другой материал в конце концов.

Гребнев, в свою очередь, захлопал глазами. Он ничего не понимал.

— Ваш помощник прислал заказ, — Мищенко показал похожую на облатку катушку. — Я передал его станку. И он начал выдавать вот такие штуки.

Гребнев увидел на экране блок-универсала абрис девичьего лица с прямым тонким носом и круглым, чуть выдающимся подбородком — почти в натуральную величину. Профиль был отштампован из пластилита толщиной в палец.

— Сколько вы их нашлепали? — спросил Гребнев.

— Штук пятьсот…

— Остановите станок. А мне пришлите одну.

Когда Гребнев пришел в бюро, женская головка из прочнейшего и легкого пластилита лежала у него на столе.

— Откуда эта прелестная вещица? — удивился практикант. — И потом… — он удивился еще больше, — она мне знакома!

Гребнев минуты две молча разглядывал юношу.

— Послушайте, — сказал он наконец. — И слушайте меня внимательно: если вам еще раз взбредет а голову рисовать ваших знакомых да чертежах, постарайтесь делать это по крайней мере на полях! Эта машина, — Гребнев кивнул на робота, стоявшего в углу и изготовлявшего на основе чертежей программы для станков, — не разбирает, что относится к делу, а что нарисовано просто так, для удовольствия. Она запрограммировала все без исключения, а станок, которому передали заказ, стал делать то, что ему приказали. Я думал, вы знаете принцип устройства автоматов!

Практикант ужасно смутился.

— Ну ладно, вы по крайней мере доказали, что чертежи действительно не всегда удобны, — смягчился Гребнев. — В конце концов все мы были молоды. — И он дал практиканту новое задание. Тот взялся за него с пылом и выполнил безукоризненно.

Практикант сказал, что его можно звать просто Костя. Итак, он любил рисовать. Другой его чертой, обнаружившейся тоже с первого дня, была нелюбовь, или, точнее сказать, антипатия, к чертежным роботам. Проявлялась она в самых разных формах. На третий или четвертый день, придя утром в бюро, Гребнев обнаружил, к своему удивлению, что один из роботов работает как одержимый. Он хорошо помнил, что все машины выключил накануне перед уходом. У робота был такой вид, словно он и огорчен и изумлен одновременно. Перед ним стоял на подставке небольшой ящик, соединенный с машиной гибким рукавом.

Походило на то, как если бы чертежная машина всунула хобот в кормушку. Впрочем, это и на самом деле была кормушка, как моментально сообразил Гребнев. Конечно же, сюда практикант сложил подготовленные для робота задания — листки из блокнота. И тот работал всю ночь напролет, изготовляя чертеж за чертежом. Целая кипа их лежала в корзинке сбоку. Листы бумаги уже не умещались в ней и падали на пол. Гребнев подобрал с пола чертежи и стал ожидать, что произойдет дальше.

Практикант появился очень скоро с самым веселым видом.

— Работает? — кинул он взгляд на робота. — Ну и пусть работает.

И он приступил к своим делам.

— Это что, эксперимент? — поинтересовался Гребнев.

— Просто он лучше всех изготовляет фасонные профили. Я и решил: пусть уж над ними работает более квалифицированный чертежник. Что касается остальных… Я бы половину просто выкинул на свалку. Тут есть настоящие тупицы: никакого воображения! Перечерчивают, высунув языки, то, что им заданно. Какие-то заскорузлые чиновники.

— Гм, — неопределенно произнес Гребнев. Некоторых из этих «чиновников» сконструировал он сам когда-то. Тогда, десять или восемь лет назад, они не представлялись ему тупицами. Может быть, стареет он, Гребнев?

А Костя стал передвигать роботов, устанавливая наиболее способных так, чтобы они были под рукой, «тупиц» же загоняя в самые дальние углы. Роботы, старательные чертежные роботы, с которыми была связана часть жизни Гребнева, честные работяги, изведшие не одно ведро туши по его заданиям, выглядели сейчас какими-то беззащитными. Те, до которых еще не добрался практикант, стояли с виноватым видом и словно втянули головы в плечи. А жертвы его неуемного стремления все перестроить по-своему уныло торчали как неприкаянные в новых местах. Привычный уют бюро был нарушен.

Костя поднял руку даже на тех роботов, которым «даровал» право на существование. Он предложил полдюжины из них подключить к программной машине, которая переводила язык чертежей на язык, понятный станкам.

— Мы выключим их чертежное устройство, — убеждал он. — Результаты своих вычислений они будут передавать не рейсфедеру, а по проводам прямо сюда, — он похлопал по станине программной машины. Кажется, это была единственная машина, которая ему нравилась. — Тоже, конечно, не первый класс. Но поскольку завод дает не серийную продукцию, а работает по одиночным заказам, с этой кустарщиной придется смириться.

Гребнев не стал спорить. В бюро было две программные машины. Одну из них он согласился пожертвовать для Кости. Когда агрегат был смонтирован, практикант уговорил Гребнева разрешить ему самостоятельно спроектировать целый узел — обзорную башню. И он с азартом взялся за дело: скоро катушка с записью лежала на столе Гребнева.

Но Гребнев не мог проверить работу практиканта, глядя на паутинную нить с невидимыми формулами, поэтому он попросил Мищенко изготовить детали в уменьшенном виде — для контрольной сборки. На другой день два ящика деталей поступили в бюро.

Известно, что родители пристрастны к своим детям, но Костя не скрывал отвращения, глядя на безобразное сооружение, которое выросло на столе перед ним. Башня походила на кривой гриб, у которого сползла шляпка. В разных местах от гриба отходили какие-то нелепые наросты.

— Что это? — в ужасе воскликнул он. — Разве я этого хотел? Эти безобразные линии! И она еще нагнулась, словно собирается боднуть кого-то…

— Вы забыли дать роботам одно важное условие — форму будущего сооружения. Конструктор обязан знать, что должен делать сам, а что можно поручить машине.

Гребнев разъяснил юноше, что роботы, находящиеся в его бюро, лишены чувства красоты. Им дали условия — машины нашли наиболее рациональное решение. Им сообщили, что на Венере господствующие ветры в широтном направлении, — они нагнули башню навстречу ветру. Им объяснили, что желательно иметь улучшенный обзор к югу. Они не нашли ничего лучшего, как приделать к башне этот безобразный нарост. Законы сопротивления материалов соблюдены. Упрекать роботов не за что.

— Значит, вся затея впустую? — Костя кивнул на агрегат.

— Почему же? Ведь есть случай; когда форма не играет существенной роли. Вот такую работу мы и будем отдавать ему. И чертежи действительно не всегда нужны, — добавил Гребнев. — Надо только заказать настоящую машину. Вместо этого вавилонского столпотворения.

Агрегат, слепленный Костей, и на самом деле выглядел технически нелепо: чертежные роботы, собравшись в тесную кучку, толпились вокруг машины-переводчика, протягивая к ней металлические руки. Все вместе напоминало заговорщиков из старинного романа.