Суд - Страница 10

– Значит, Ван Ваттап впоследствии вел с вами доверительные беседы. Так ли это?

Да. Ван Ваттап работал с ним целый год, всячески убеждая заняться прежней работой, но только под именем Бро. Ван Ваттап обещал всяческую помощь и содействие, был внимателен, мягок и настойчив. И преображенный Луща сдавался. Начинались опыты, трудные и болезненные опыты, потому что он по-прежнему не мог писать, не мог обращаться с приборами. Ему давались лишь грубые, неточные движения. Когда он пытался попасть указательным пальцем в трехсантиметровый кружок, казалось, невидимые силачи отдергивали руку в сторону, он обливался потом, выл от натуги и головной боли. И промахивался. Нарастало отчаяние. И вдруг Ван Ваттап произносил что-то такое равнодушное, потустороннее. И вспыхивала ненависть, жгучая ненависть к нему, к его науке, мыслям, образу жизни, ленивой грации крупного хищника, уверенного в успехе. Отчаяние и ненависть порождали слепой бунт. Бунт длился неделю, две, и становилось ясно, что он безнадежен и глуп. И все начиналось сначала.

После нескольких таких циклов в истомленном мятущемся уме вдруг замерцала мысль: «Ван Ваттап борется за полноценность результата, но борется вслепую. Нет методов, нет приборов для проверки качеств, которых добивается Ван Ваттап». Исподволь, постепенно нащупал Луща-Бро несколько ситуаций, ставящих Ван Ваттапа в тупик: мерцающий распад умения читать, фантомные боли, провалы в памяти. И не спеша начал продуманную, безошибочную партизанскую «войну нервов». Ни с того ни с сего он вдруг начинал тыкать в какую-то точку в метре от себя и уныло твердил, что болит именно это место. Ван Ваттап всячески пытался понять, что происходит, ничего не мог с этим поделать, делался чернее ночи, прекращал опыты на целые недели.

– То есть вы сознательно обманывали его?

– Не совсем. Время от времени со мной происходили и происходят подобные вещи, но в очень слабой степени и кратковременно. Я все это раздувал. Специалисты, наверное, разоблачили бы меня, но их здесь нет, а посторонней помощи Ван Ваттап не признает. Он бог, а все кругом дураки. Дикая смесь высокомерия и жадности, цветущая в обстановке секретности. Вот я и думал: «Пусть ломает голову». Кончилось это тем, что он поставил на мне крест и определил в уборщики. Я было обрадовался, решил, что разберусь, что здесь происходит, но ошибся. Меня пускали не всюду и только в нерабочее время, персонал относился ко мне, как к шимпанзе, кое-кто даже шуточки строил. То заряженный конденсатор подсунут, то намочат тряпку кислотой и подбросят, чтобы я руку сжег. Все друг за другом следят, подслушивают, доносят. Любая попытка вступить в контакт с кем-либо могла меня выдать. Пришлось симулировать постепенное восстановление функций. Вот дослужился – определили присматривать за пансионатом. Хоть солнышко вижу.

– Сколько здесь сотрудников?

– Около полусотни. Всё шушера: лаборанты, техники. Работу вели только Ван Ваттап и Нарг. Ван Ваттап практически не выходит отсюда. Как крыса. А Нарг жил то здесь, то в городе.

– Значит, вы утверждаете, что Ван Ваттап побуждал вас заняться прежней научной работой?

– Да. В качестве экспоната его достижений.

– Стало быть, ему было известно, что вы научный работник?

– Ему было известно обо мне все, что один человек может знать о другом.

– Вы сами ему об этом рассказали?

– Частично – да. Но только подробности. Основные сведения он получил помимо меня.

– В том числе и сведения о вашей семье?

– Сведения о моей семье он получил от меня. Во время одного из дурацких периодов сотрудничества.

– Как вы думаете: почему он заинтересовался вашим сыном?

– Пусть он сам вам об этом скажет.

– Меня интересует ваша точка зрения.

– У меня одна точка зрения: если бы я мог, я помешал бы любым его опытам над людьми.

– А они здесь часто ведутся?

– По-моему, в «двадцатке» постоянно кто-то есть.

– Как вы узнали о том, что готовится опыт над вашим сыном?

– Он уже был здесь, когда мне сказала об этом Джамиля. Она подслушала разговор Ван Ваттапа и Нарга. Нарг получил на городской адрес газету со статьей Раффина, показал ее Ван Ваттапу и предложил отменить опыт. Ван Ваттап сказал, что это не их дело, пусть этим занимаются наверху. Джамиля утащила газету. Там были телефоны редакции. Я сказал, что в пансионате кончается кофе и надо съездить в город. Мне дали водителя, сам я машину водить не могу. В городе мне удалось отлучиться. Я добрался до телефона и попросил помочь мне набрать номер.

– Значит, вы обладали свободой передвижения?

– Ван Ваттап предупредил меня, что Бро исключен из жизни. При малейшем контакте с полицией мне грозила смерть. А я местных обычаев не знаю и мигом попался бы ей в руки.

– Что значит «исключен из жизни»? – удивился асессор.

– Расплодилось много мелкой нечисти, – пояснил О'Ши. – Законной управы на нее не сыщешь, и вот вам результат – негласный полицейский самосуд. Тех, с кем особенно надоедает возиться, «исключают из жизни» и предупреждают: «Еще раз попадешься – прикончим!» На это у полиции есть свои способы. Чем мучительней, тем безнаказанней. Реалия жизни. Видно, Бро кому-то здорово въелся в печенки.

– У меня нет ни документов, ни денег, – продолжал тощий. – Куда мне бежать? Кто мне поверит? Тут же выложат на стол досье Бро и сравнят отпечатки пальцев. И они сойдутся. Ван Ваттап и это предусмотрел. Нет, я конченый человек. Со мной все.

– Но вы же нашли помощника! Я говорю об этой женщине.

– О Джамиле? Она просто истеричка от отсутствия перспектив и с тягой к театральщине. Это не союзник.

– Она тоже прошла здесь какую-нибудь обработку?

– По-моему, нет. Но разве только здесь человеческие души наизнанку выворачивают?

– Как вы достали оружие?

– Автомат-то? Она сняла его со своего алтаря. Она выдумала себе дурацкую религию с алтарями и обрядами. Автомат там олицетворяет бога решений. Чушь и добровольное юродство.

– Из ваших слов следует, что вы не спешили помешать действиям Ван Ваттапа до тех пор, пока они не затронули вашего сына. Так ли это?

– Я готов был использовать любой разумный шанс, но его у меня не было. А когда дело дошло до Дроши, я не мог рассуждать и выбирать, я должен был действовать любой ценой, не подсчитывая шансов на успех.

– Понятно, – сказал асессор. – Давайте на этом пока прервемся, если не возражаете.

– Возражаю, – ответил тощий. – Я вот что хочу сказать. Ван Ваттап виновен в преступлении против человечества. Я, Дрошка, другие люди – это все частности. Не нас, так других, какая ему разница! Выберемся мы отсюда или нет, неизвестно. Скорей всего не выберемся и помрем с голоду, до того как к нам пробьются. А если первыми сюда пробьются Ван-ваттаповы дружки и покровители, вы не хуже меня знаете, как они обойдутся с нами. Поэтому я требую суда над Ван Ваттапом. Немедленного и справедливого суда. Нас мало, мы должны быть вместе. Ни на день, ни на час я с Ван Ваттапом вместе не буду. Вы должны выбрать: или я с вами, или он. И не умалчивать, не юлить, а сказать об этом мне и ему в лицо.

– Око за око и зуб за зуб! – воскликнул О'Ши, стрекоча на машинке.

– Насколько я понимаю, нет, – растягивая слова, сказал асессор. – Речь идет не о личной мести, а о принципиальном осуждении образа мыслей и действий. Я правильно понял?

– Не знаю. Понимайте как хотите, – ответил тощий.

– Я скажу так, – отозвался О'Ши. – По-моему, этот человек прав. Мы не можем отклонить его претензий, заявив, что не хотим быть участниками самосуда. Среди нас есть официальный правительственный чиновник. Я имею в виду шерифа. По нашим законам, если в отсутствие судьи среди населения возникает необходимость в срочном разбирательстве, любой присутствующий на месте правительственный служащий обязан принять на себя судейские функции. Не назову вам параграфа и статьи, их назовет вам Хадбалла, он обязан это знать. Вот мы и есть население, а шериф – тот самый служащий, который обязан стать судьей. Требование допрашиваемого законно, и я, как гражданин, буду настаивать на его исполнении.