Субективный словарь фантастики - Страница 14

Не знаю как на других читателей, а на меня сборники «учеников» произвели столь удручающее впечатление, что закрадывались мысли об изначальной провокативности проекта Черткова: быть может, серия должна была стать веским доказательством – от противного! – несомненного лидерства братьев Стругацких в отечественной фантастике нашего времени. Ибо все, желавшие всерьез поспорить с мэтрами на их территории, продемонстрировали свое полное фиаско. Эту мою мысль подтвердили еще два сборника, вышедшие уже в 2009 году в серии «Время учеников, XXI век» (выпустила их санкт-петербургская «Азбука»): «Важнейшее из искусств» (с розовым танком на обложке) и «Возвращение в Арканар»…

Увы, это еще не конец истории. То, что начиналось как эксперимент (смогут ли «младшие современники» Стругацких обыграть мэтров?), ныне – уже без участия Черткова – выродилось в абсолютную коммерцию – косяком пошли книжные сериалы по мотивам миров Стругацких: антологии «Полдень и Полночь», «Рассвет и Полдень»; цикл «Обитаемый остров» (почти три десятка романов, два десятка авторов); цикл «Пикник на обочине» (два десятка авторов, два с половиной десятка романов), цикл «Зона посещения» (еще полтора десятка романов, полдюжины авторов). Сюда же относится сериал «S.T.A.L.K.E.R.» (десятки романов на основе компьютерной игры, которая, в свою очередь, использовала мотивы «Пикника на обочине»). Общий тираж этих бесконечных «сточкеров» (по ироничному выражению Черткова) превысил три миллиона. Судя по тому, что некоторые серии еще пополняются, они приносят какую-то прибыль. Но ни к литературе вообще, ни к Стругацким этот конвейер уже никакого отношения не имеет.

Фантастическая повесть написана Аркадием и Борисом Стругацкими в 1967 году. Действие происходит в условной европейской стране. В городе, где вечно идет дождь, живут взрослые и дети. Взрослые – плоть от плоти этого мира, они притерпелись к нему и не хотят ничего менять. Дети ненавидят этот мир, презирают его ложь и обман, пошлость и лицемерие и не желают с этим мириться. А еще в городе есть мокрецы – странные люди с повязками на лицах. Они уязвимы (если не давать им книг, они умрут от голода) и одновременно могущественны – настолько, что могут материализовать сокровенные желания детей. В этот город приезжает писатель Виктор Банев, умный, талантливый, битый жизнью человек, которого сослали сюда из-за конфликта с президентом. Глазами Банева мы видим происходящие события…

Авторы предполагали, что смогут опубликовать это произведение в «Молодой гвардии» – так же, как предыдущие (см. Молодогвардейская фантастика). Но не вышло: времена менялись, и повесть была сочтена слишком мрачной, а потому непроходной (несмотря на «зарубежное» место действия). Аркадий Натанович потом вспоминал: «Приношу я “Гадкие лебеди” Жемайтису, они уже были вставлены в тематический план, ну и все такое… и прихожу я, значит, к нему через неделю. “Ну как, – говорю, – Сергей, прочитал?” Берет папочку, “Вы хорошие писатели, Аркаша. На, возьми и иди, и иди, и иди отсюда…” Все честно было».

Еще несколько лет авторы безуспешно носили повесть по издательствам и редакциям. Скорее всего, именно из издательских кулуаров «Гадкие лебеди» перекочевали в самиздат (см.), а в 1972 году без ведома авторов были изданы на Западе – сначала отрывок в журнале «Грани», потом отдельно в «Посеве». В предисловии к журнальной публикации упоминался «широко развернутый социально-идеологический элемент», который, мол, адресуется «зрелому читателю, легко улавливающему подтекст». Формулировки были довольно взвешенными, но поскольку и «Грани», и «Посев» считались изданиями вражескими, шансов на публикацию в СССР у повести не осталось – до самой перестройки. Только в 1987 году, когда редактором рижской «Даугавы» был Владимир Михайлов (см. Ульдемир), повесть вышла в журнале под названием «Время дождя». Сегодня эта вещь существует в двух вариантах: как отдельное произведение, и как часть романа «Хромая судьба» («Синяя папка» Феликса Сорокина).

Борис Стругацкий замечал в «Комментариях к пройденному», что когда во времена гласности «Гадкие лебеди» вышли в книжном формате, это не произвело особой сенсации. Не потому ли, что повесть потерялась в тогдашнем потоке «возвращенной» литературы? Думаю, однако, дело в другом. Любители Стругацких – люди дотошные. За два с лишним десятилетия существования в самиздате и «тамиздате» повесть была уже прочитана всеми, кто хотел. И не только прочитана, но и перечитана, и разошлась на цитаты, большинство из которых звучит, увы, злободневно и через полвека. «Будущее – это тщательно обезвреженное настоящее». «Продаваться надо легко и дорого – чем честнее твое перо, тем дороже оно обходится власть имущим, так что, и продаваясь даже, ты наносишь ущерб идеологическому противнику, и надо стараться, чтобы ущерб этот был максимальным». «Есть люди, которые не могут жить без прошлого, они целиком в прошлом, более или менее отдаленном. Они живут традициями, обычаями, заветами, они черпают в прошлом радость и пример. Скажем, господин Президент. Что бы он делал, если бы у нас не было нашего великого прошлого? На что бы он ссылался и откуда бы он взялся вообще?» «Это что-то вроде демократических выборов: большинство всегда за сволочь». «Я даже писем не получаю, потому что старые друзья сидят без права переписки, а новые – неграмотны». «Господин Президент считает, что купил живописца Р. Квадригу. Это ошибка. Он купил халтурщика Р. Квадригу, а живописец протек между пальцами и умер». Ну и, наконец: «Будущее создается тобою, но не для тебя».

Однако вернемся к сюжету повести. Хотя «Гадкие лебеди» написаны в жанре социальной фантастики, повествование выстроено по законам остросюжетной прозы: события развиваются быстро, а загадки разгадываются не сразу. Общее соотношение сил становится очевидным лишь во второй части произведения, а до этого читатель, как и главный герой, должен самостоятельно оценивать обстановку и делать выводы. Казалось бы, это несложно. Большинство «взрослых» персонажей повести, весь паноптикум – от бывшей жены Банева до бургомистра, полицмейстера и директора гимназии – не нравится повествователю (а значит, и читателю). Дети же, напротив, описаны с явной симпатией. Их незашоренность и незаурядные интеллектуальные способности приятно удивляют Виктора на встрече с гимназистами и дают ему надежду, что их жизнь будет иной, не похожей на унылое прозябание родителей. Да и наставники детей, мокрецы, обитатели «лепрозория», которых преследуют отцы города и обыватели, невольно вызывают наше сочувствие. Тем не менее Банев колеблется. Что-то мешает ему безоговорочно выбрать одну из сторон…

Старый мир в повести обречен, это очевидно. Еще веселится в загородном санатории член парламента Росшепер Нант, окруженный блюдами с отборными яствами и пьяненькими одалисками, еще злобствует, плетет заговоры и ставит капканы на мокрецов господин бургомистр, еще суетятся местные «патриоты» в золотистых плащах, а полицмейстер пытается лишить книг мокрецов и их подопечных, но скоро грянет гром. «Бескровная революция», которую совершат дети при поддержке мокрецов, будет не хаотическим «праздником непослушания» и не импровизацией: четко продуман распорядок действий, юных победителей ждет свет в конце туннеля. Отныне они будут управлять своей жизнью сами и не допустят мерзостей, которым попустительствовало прежнее поколение горожан.

И все-таки ближе к финалу повести нам становится ясно, что Банев, не торопящийся сделать окончательный выбор, был не так уж неправ. Эпизод, когда родители, брошенные детьми, униженно вымаливают у них свидание у стен «лепрозория», вызывает сложные чувства – и не последнее среди них чувство жалости к людям, которые стали не нужны в прекрасном мире будущего. Да, вся накипь – чиновники, депутаты, генералы, продажные «творцы», фантастической силой выметенные из города в конце повести, заслужили изгнание. Но как быть с обычными горожанами, родителями детей-инсургентов? С теми, кто лично не причастен к злодеяниям и коррупции, но и не протестовал, послушно голосуя за «отцов нации»? С теми, кто желал детям добра и потому пытался воспитать в них свое подобие?