Ступени любви (СИ) - Страница 58
Дом в Парме и тысяча золотых?! Посмотрим…
…Феличиано Чентурионе вернулся с охоты в настроении спокойном и безмятежном. Поющая радость отцовства подымала его как дрожжами. Он улыбался осеннему солнцу, звукам охотничьего рога. Как там его малыш? Сынок, чадо моё! Лелло, любимая крошка! Он торопливо сбежал по ступеням в детскую, но тут остановился.
Где-то недалеко слышалось пение: женский, низкий и пагубный голос, словно заговор, напевал рефрен старинной песни, сладкой и царапающей душу. Голос шёл из комнаты Лучии. Она заметила, что охотники вернулись, и видела, как Чентурионе направился к лестнице, ведущей в детскую. Феличиано с изумлением заглянул в её комнату, и Лучия, заслышав его шаги, вылезла из ванны, куда незадолго до того погрузилась, продолжая напевать, вышла из-за занавеса и потянулась за прозрачной рубашкой на перекладине. Она не беспокоилась о грациозности своих движений: сила женственности распирала её. Она видела, что Феличиано пожирает её изумлёнными глазами, но сделала вид, что не заметила его. Снова, повернувшись спиной к двери, заколола загодя распущенные волосы, вытерлась, стоя напротив красного бархата занавеса и огромного венецианского зеркала, вскинула руки вверх — и прозрачный генуэзский батист покрыл её тело, как лёгкое облако — солнце. Он пела.
Феличиано Чентурионе бездумно сделал шаг вперёд, и тут она сочла нужным заметить его и смутиться.
— О, это ты? Пришёл к малышу? Он пытался ползти… — Лучия улыбнулась, — иди, он ещё не спит… — и она лёгкой рукой подтолкнула его к дверям. Сама же, продолжая напевать, залезла на постель с пяльцами и принялась за вышивание золотыми нитями.
Феличиано был растерян, и отец в нём на миг уступил место мужчине. Чентурионе не узнавал свою наложницу, которую, как ему казалось, знал, как свою руку. После родов он ни разу не возжелал её, вообще не замечая. Лучия была ему не нужна. И вот оказывается, роды пошли ей на пользу. Округлилась-то как, бестия, зло подумал он, отъелась-то как, лучится аж! Лучия не обращала на него внимания, по-прежнему тихо напевая и осторожно протягивая нити на полотне. Феличиано почувствовал, что злится — чёрт, он снова захотел эту девку! Но он дал ей свободу — и сейчас, когда на сундуке лежали купчая и деньги, взять её снова — значило унизить себя.
Он гордо развернулся и вышел.
Лучия несколько минут размышляла, потом поднялась, надела поверх рубашки тёмное коричневое платье из флорентийского бархата с большим вырезом на шнурке, удобном для кормления малыша и тихо ушла из комнаты, взяв книги, что приносила ей Чечилия. Спустилась по лестнице вниз к подруге, вернув ей взятое.
— Дай мне ещё что-нибудь.
Чечилия кивнула и повела её к дубовой двери книжного собрания, но ещё в коридоре у окна заметила, что с Лучией произошло что-то странное.
— Что с тобой? Ты на себя сегодня не похожа.
Лучия только улыбнулась, она опасалась слишком умной Чечилии. Пока та не стала её золовкой, Лучия считала откровенность излишней. Она спросила о книгах, которые по мнению Чечилии, ей стоило прочитать и в разговорах прошли полчаса. На прощание Чечилия проронила, что ей жаль, что у них с Феличиано не складывается.
— Когда ты затяжелела, он так ликовал. Раньше ни одна не понесла от него, он, мне кажется, так страдал из-за этого…
Лучия молча окинула её взглядом и ничего не ответила. Подходило время кормления малыша, и она направилась в детскую, заметив вдруг, и весьма кстати, что за колонной возле её покоев мелькнул алый плащ Чентурионе. Сердце её забилось отчетливо и резко. Всё отлично. Он не ушёл. Он ждал, пока она вернётся.
Хорошо.
Катерина уже распелёнывала малыша, и Лучия невольно улыбнулась: за последние месяцы малыш стал очень хорошеньким, бело-розовым прелестным херувимом, забавно сучил ножками и лепетал что-то на своем ангельском языке. В глазах Лучии снова блеснула молния. И Чентурионе рассчитывал, что она оставит ему своего ребёнка?! Она глубоко вздохнула. За окном уже стемнело, и в небе проступила всё та же белая луна, похожая на серебряную монету. Лучия покормила малыша, лениво смотрела, как Катерина заботливо уложила его, промурлыкала Лелло песенку и, когда он уснул, взяла книги.
Неожиданно Катерина, глядя на неё исподлобья, спросила, правда ли, что Чино… подарил ей дом в Парме и хочет, чтобы она уехала? Лучия остановилась, опустила глаза. Она не хотела ни подтверждать, ни опровергать это. Сегодняшняя ночь, эта луна должна бросить на стол кости, жребий её судьбы. Но что бы ни выпало, и она резко выпрямилась, подумав об этом, не Чино решать, что ей делать. Лучия ледяным тоном проронила, что в её спальне валяется какая-то бумага и мешок с монетами. Ей было ещё недосуг прочитать, что там. Старуха проводила её недоуменным, почти испуганным взглядом.
Она не узнала голоса Лучии.
Лучия направилась к себе. Снова опустилась в холодную ванну, желая охладить пылающую голову, умылась, натёрлась благовониями. Если его сиятельство изволил возжелать её — никуда он не денется, у него нет здесь ни жены, ни любовницы — иначе чего он шлялся к ней? И Чечилия сказала, никто и никогда не рожал ему. Он ликовал, сказала Чечилия. Да, она и сама это помнила. У него распрямились плечи, он стал держать выше голову, смеялся. Ей казалось — он любит детей, а выходит, Эммануэле — его подлинно единственный сын…
Но это был её сын. Она родила его.
Лучия снова вышла на балкон, где стояла прошлой ночью. Неужели с часа её глупой молитвы Господу прошло только несколько часов? Ей показалось — миновала вечность. Она забросила руки за голову и подставила лицо и тело белым лунным лучам, застыла. По телу пробежал холодок, и лунные лучи, казалось, усилили её, принесли спокойствие и силу.
Голова теперь была холодна.
Лучия зашла к себе в покои и тут обнаружила в кресле его сиятельство графа Феличиано Чентурионе. На столе горела свеча, он сидел молча, сжав зубы, но всё время нервно двигался. Полдня, с того часа, как он вернулся с охоты, были для него испорчены.
Испорчены наглой кошачьей позой и лучащейся задницей этой девки. Она вышла из ванной, как Афродита из пены Адриатики, розово-белая, сияющая, и одним движением, коим потянулась к перекладине, до сведённых зубов окаменила его плоть. Чентурионе часто замечал в ней эту странность — непонятный запах, исходящий от неё, дыбил его мужскую мощь, он приходил снова и снова, вторгаясь в её лоно и надеясь, что это в последний раз. Беременность странно приблизила его к ней, но и отстранила. Она, точнее, её тело влекло его плоть, но не душу, он скучал с ней и после родов, ликующий в своём отцовстве, был рад избавиться и от телесной зависимости от неё, и от душевной тягости.
И вот — это девка снова возбудила его!
Она располнела и сказочно похорошела с родов, а он и не заметил. Но он отпустил её. И сейчас, напоследок, взять её — в этом было что-то унизительное, но Феличиано уже почти не соображал. Когда жердина стоит, мужчина теряет две трети своего рассудка и треть своей веры. Сейчас Чентурионе хотел Лучию и рассчитывал получить.
— Что это ты, как лунатик, ходишь голой по балконам?
Лучия окинула его злобным взглядом. Его сиятельство снова забыл назвать её по имени. Но нет! Гнев проявлять было неразумно. Это она ещё успеет. Она улыбнулась, подошла к нему вплотную — руку протянуть. Наклонилась к уху и прошипела: