Ступени любви (СИ) - Страница 55

Это было непостижимо.

Сама Лучия не знала, что делать. Жить в замке на унизительном положении наложницы она не хотела. Уйти было некуда. Да и куда уйти от сына, которого она, что ни день, любила всё больше? Но Чентурионе никогда не отдаст ей Эммануэле. Пережив унижения, боль и скорбь, Лучия уже не была той наивной глупышкой, какой вышла из монастыря полтора года назад, она понимала, что ей остаётся либо смириться, либо попросить Чентурионе отпустить её в монастырь. Одну. Без сына. Но оставить Эммануэле она не могла. Не хотела уходить и от Феличиано.

Сердце Лучии сжимала тоска. Она понимала, что её положение было бы терпимым, если бы не эта двойная горечь в душе — горечь нелюбви Феличиано и скорбь её собственного чувства. Если бы не мука, не каждодневная мука взгляда на любимого, если бы не понимание своей ненужности, — о, тогда всё было бы легко. Если бы только… если бы только он полюбил её! Тогда всё было бы по-другому! Но нет, она видела, что глаза Чентурионе, когда он смотрел на неё, были холодны, как вода в осенней запруде.

Она ему не нужна.

Чечилия видела её боль и упорно советовала ей шутить с Феличиано. Лучия, хоть и не боялась больше графа, не понимала подругу. Какие шутки? Сердце её разрывалось от боли. Катарина Пассано, которая во время беременности Лучии приобрела её приязнь и доверие, только досадливо махала рукой, когда видела слёзы Лучии.

— Что ты за дура, девка? С такой рожей да телесами — мужика привлечь не можешь? Совсем мозгов нет!

Да, не может. Что можно противопоставить равнодушию? Лучия чувствовала своё бессилие и саднящую боль от собственной любви. Угораздило же… Подлинно дурочка, Катарина права, но легче от этого не становилось.

Эта каждодневная мука вынудила Лучию поговорить с Чентурионе. У неё только и достало сил попросить, если она больше не нужна ему, решить её судьбу. Что ей делать? Граф выслушал наложницу молча. Сестра Чечилия тоже уговаривала его избавить Лучию от её постыдного положения. То же самое советовали Раймондо ди Романо и Амадео Лангирано, которому Чентурионе обещал отпустить Лучию Реканелли в монастырь. Пришла пора сдержать слово. Но как лучше поступить?

Чентурионе кивнул и сказал Лучии, что подумает об этом.

Феличиано знал, что все его друзья не одобряют положения Лучии в замке, и за вечерней трапезой открыто обратился к ним с вопросом: «Как лучше пристроить Лучию Реканелли?» Амадео растерялся. Он не ожидал, что Чентурионе спросит их о подобном, и продолжал, вопреки всему, надеяться, что Лучия, родив Феличиано ребёнка, всё же приобретёт приязнь в его глазах. Теперь он окончательно понял, что этого не произошло, Энрико напророчил верно. Граф меж тем проронил, что готов внести за Лучию залог в монастырь, а может — у него несколько домов в собственности в Парме и Пьяченце — подарить ей один и дать денег, на проценты с которых она сможет прожить. Раймондо ди Романо заметил, что одинокая девица в городе, да ещё с деньгами, неизбежно станет добычей жуликов и проходимцев, и только в монастыре она будет в безопасности. Северино, смиренно помня своё дьявольское состояние и понимая, что для Чентурионе Лучия Реканелли — обуза и живое напоминание о его жестокости, резко сказал, что Феличиано обязан позаботиться о девушке, ибо она не в состоянии сделать это сама. Энрико же, с досадой почесав нос, проронил, что на месте Феличиано он бы не торопился — ребёнку нужна мать. Зачем делать малыша сиротой? Это безжалостно по отношению к малышу. И неумно.

Феличиано задумался, но потом ответил, что он наймёт малышу лучших учителей и нянек. Кроме того, у малыша есть он, отец. Тут совещание и трапеза были неожиданно прерваны — Катарина позвала графа в детскую. Тот выскочил почти бегом.

— Как он может? Это же мать малыша… — Амадео закусил губу и побледнел от досады. Чентурионе снова в его глазах утрачивал благородство.

Энрико был настроен скептически.

— Она — Реканелли, и он по отношению к ней отнюдь не был рыцарем. Сейчас он любой ценой хочет отделаться от неё. Он и пятисот дукатов не пожалеет — только бы она исчезла с глаз долой и не обременяла бы тягостными воспоминаниями.

— Мне казалось, он все же полюбит её… — Амадео исподлобья бросил взгляд на друзей.

Трое остальных вздохнули. Они знали графа Чентурионе.

— Тебе придётся озаботиться её судьбой, Амадео, — со вздохом проронил Раймондо, — если она откажется поселиться в монастыре, и он решит пристроить её в Парме, постарайся приглядывать за ней.

Тут на пороге появился Чентурионе. Лицо его сияло. Его сын только что перевернулся на животик! Сам! Абсолютно без посторонней помощи! Феличиано ликовал и совершенно забыл о предмете их разговора. Он объявил, что приглашает их с жёнами в будущую субботу на небольшой праздник, посвящённый этому событию, в пять пополудни. Мартино Претти уже получил распоряжение зажарить трёх каплунов, нескольких кроликов и подать запечённый окорок, фаршированный морковью и специями. Трапезу украсят палочки из птичьих грудок, фрикадельки из рубленого мяса, мясные котлеты с овощной начинкой, свиные шницели и мясные тефтели. Подумать только, ведь малышу ещё и пяти месяцев не исполнилось, а он уже сам переворачивается на животик! Чентурионе светился от гордости.

Епископ Раймондо спустил его сиятельство с небес на землю, напомнив о Лучии Реканелли. Феличиано Чентурионе поморщился, но потом отрывисто бросил, что даст Лучии тысячу золотых и подарит дом в Парме. Этого ведь будет достаточно? Все вздохнули. Да, это было более чем достаточно. Это было солидное приданное девицы из хорошего дома.

Граф снова исчез в детской у малыша.

— Это всё Амброджо, — извиняясь, смущённо проронил Энрико, — старый граф с детства внушал ему, что у облечённых властью не бывает любовных безумств. Феличиано просто хорошо усвоил отцовские уроки.

Графу Феличиано Чентурионе в эти дни было не до Лучии Реканелли. После традиционного октябрьского праздника сбора винограда выпал снег, и Ормани собрал друзей с жёнами на первую охоту, а в субботу Энрико угощал друзей, и только на следующий день, в воскресение, граф сообщил Лучии, что дарит ей дом в Парме и передаст в управление своему банкиру в городе тысячу золотых, на проценты с которых она сможет жить. На ложе он величественно швырнул мешок с золотом и купчую крепость на дом, заверенную нотариусом синьором Челлино.

Теперь она свободна, объявил он ей.

За три недели до дня святого Мартина, неожиданно выпал снег, и все собрались на праздник, устроенный Северино Ормани. Повода никто не знал, дни Ангела главного ловчего и его супруги приходились на другие месяцы, никаких событий не было, но Катарина Пассано, которую Ормани распорядился пригласить особо, всплеснула руками, все мужчины разразились громкими криками, а граф расхохотался во все горло, когда мессир Северино Ормани, встав перед компанией приглашённых, торжественно извлёк из-под плаща чёрную шкуру Треклятого Лиса.

Это стоило Ормани двух бессонных ночей. Он выследил зверя, и поразился: лишившись бочки для подъёма на крышу коровника, лис запрыгнул туда без неё — сиганув, как белка, на конёк крыши. Но тут ему и пришёл конец, Ормани метко снял его стрелой из арбалета, попав в глаз и не попортив шкуру. Разглядев же добычу, подивился ловкости и силе зверя — это был матёрый лис не менее семи лет от роду. Трофей Ормани преподнёс Катарине Пассано — укутывать поясницу. Потом последовала трапеза.

Надо заметить, что именно в этот день, день триумфа главного ловчего, на нежные отношения мессира Ормани с его супругой вдруг набежала чёрная туча. Бьянка ничего не поняла, но душа её заледенела: супруг после праздника неожиданно, ничего не сказав ей, уехал в Милан, и только от брата она узнала об этом. Она в ужасе перебирала события дня: они с мужем, Чечилия с Энрико, епископ Раймондо, граф Феличиано и мессир Лангирано с супругой гуляли в зимнем саду, потом сидели за столом. Они с Чечилией и Делией весьма приятно беседовали о детях, говорили и о последних модах. Мужчины поздравляли её мужа, потом толковали о новой породе лошадей, недавно привезённых с севера, неприхотливых и выносливых, рассуждали о куропатках и предстоящей охоте на кабана, потом — о городских делах, граф затеял в городе ремонт моста.