Ступени - Страница 15
- Я вот про что подумал, - сказал Юрий Дмитриевич, - про тех, кто защищает устои власти только потому, что механически при этой власти родился и живет... Родись он при другой власти, он так же рьяно играл бы не в советский футбол, а в какой-нибудь другой общественно-политический футбол... Кстати говоря, об атеизме... Что это - вера или безверие?
- Я не понимаю, о чем вы, - удивленно сказал Хлыстов. - Что же касается ваших намеков...
- Да я не намекаю, - сказал Юрий Дмитриевич, - я вовсе и не вас спрашиваю, товарищ футболист... Я себя спрашиваю... Религия есть вера в то, что Бог есть... Атеизм - вера в то, что Бога нет... Вера в то, чего нет... Странный каламбур получается... Если религия придает форму человеческому незнанию, то атеизм требует конкретных ответов на такие вопросы, которые человечество еще не скоро поймет... Религия говорит: человек существует по велению Божию... Атеизм говорит: человек существует для того, чтобы понять, для чего он существует... Здесь круг... Да... Подлинный атеизм не имеет ничего общего с журнальчиками, высмеивающими блудливых попиков...
- Вы меня извините, - сказал Хлыстов. - Я тоже доцент... Даже странно... Вы тоже доцент, а у вас в голове идеологическая каша...
- Возможно, - сказал Юрий Дмитриевич, - но у человека есть только три возможности: либо религия, либо атеизм, либо игра в футбол... То есть либо ступени, либо лужайка... Вы с блудливыми попиками бегаете по лужайке... Зина и папа Исай счастливы тем, что зрячие и, стоя на нижней ступени, видят небо... А я, атеист, ползу по ступеням вверх, обрывая себе в кровь ладони и колени, чтоб коснуться неба... звезды... И возможно, я встречусь где-либо на полдороге со слепорожденным атеистом, который ползет по ступеням вниз, ибо он не способен быть счастлив оттого, что может коснуться звезды... Он хочет ее увидеть... Это противоположная нашей цивилизация...
В палисаднике появились еще двое, доцент футбола торопливо отошел к ним, о чем-то тихо говоря. Юрий Дмитриевич начал прислушиваться. Один из новых был стрижен под бобрик, второй лыс, с большим родимым пятном на щеке, поросшим светлыми волосиками.
- Я смотрю, что-то не то, - говорил доцент футбола, - я ему насчет общественного долга, значит... Чтоб нашего парня выручить из лап церковников... А он мне в ответ такую антисовет-чину понес, что, знаете, нормального человека надо за такие слова под статью подводить...
- Дурак ты, - крикнул Юрий Дмитриевич, - у советской власти нет в настоящее время более опасного, более смертельного врага, чем ее собственный отечественный дурак... Это опаснее глобальных ракет...
- Не надо его раздражать, - сказал доценту футбола лысый с родимым пятном, - он и так возбужден... Нам из института позвонили, он их там пораскидал... А я говорю, не поеду... Объявляйте мне выговор... Они его, понимаешь, там душевно травмировали... Вызывайте наряд милиции... За мою ничтожную зарплату чтоб мне зубы выбивали...
- Давай попробуем, милиция ж рядом, - сказал стриженный бобриком.
Он приблизился к Юрию Дмитриевичу и сказал:
- Здравствуйте, покажите, пожалуйста, вашу повестку.
Юрий Дмитриевич молча протянул повестку.
- Это к нам, - сказал бобрик, - поедем к нам, отдохнете. - Он кивнул на автомашину с красным крестом и прочно взял Юрия Дмитриевича за локоть. Лысый приблизился и взял Юрия Дмитриевича за другой локоть. Они подняли Юрия Дмитриевича и повели к машине.
Юрий Дмитриевич чувствовал себя таким усталым, измученным своими словами, что ему было решительно всё равно, куда его ведут. Но в этот момент его окликнули, и он увидел Зину, выходящую из дверей милиции.
- Зина, - крикнул он, - я думал о тебе... Милая, сколько лиц было передо мной сегодня... Сколько ненужных лиц... Я хочу быть с тобой, но меня уводят...
Зина, плача, побежала следом.
- Куда тебя? - спрашивала Зина. - Почему нас мучают... Нам не дают любить... Меня спрашивали про того голого... И про Господа... И про веру... Это был не Христос, это был голый богохульник... Мне папа Исай объяснил...
- Подождите, - сказал Юрий Дмитриевич санитарам, - я должен с ней поговорить... Видите, в каком она состоянии.
Но санитары еще прочнее схватили его и повели быстрее. Тогда Юрий Дмитриевич рванулся и толкнул лысого на забор так, что тот расшиб себе локоть.
- Помогите! - крикнул Хлыстову санитар, стриженный бобриком.
- Чтоб псих мне куртку порвал, - отходя подальше, сказал доцент футбола.
Зина между тем кинулась к "бобрику" и вцепилась ему в запястье зубами. "Бобрик" охнул и отпустил руку Юрия Дмитриевича. Юрий Дмитриевич прыгнул через забор, поймал на лету свои очки, оттолкнув грудью какого-то дружинника-энтузиаста, и побежал в переулок. Зина бежала рядом. За спиной у них залились милицейские свистки. Юрий Дмитриевич увлек Зину в узкий проход между домами. Спотыкаясь о битый кирпич, перепрыгивая через не высохшие в сырой тени под сырой стеной, попахивающие лужи, Юрий Дмитриевич и Зина достигли ржавой пожарной лестницы и полезли. Зина впереди, Юрий Дмитриевич несколько поотстав, глядя на удаляющуюся землю, чтоб не смотреть вверх на стройные ноги Зины. Чердак был пыльным и большим, пахло здесь кошачьим пометом и обожженной глиной. Юрий Дмитриевич заметил, что к каблуку его прилипла, очевидно, на свалке между домами, лента "мухомора", усеянная мертвыми мухами. Он хотел отлепить, но в это время послышался с улицы шум. Юрий Дмитриевич и Зина приблизились к слуховому окну и увидели, как мимо промчался милицейский мотоцикл, а за ним санитарная машина.
- Поехали, - сказал Юрий Дмитриевич и злобно засмеялся.
Потом он отлепил ленту "мухомора" и уселся на деревянные стропила. Зина села рядом и уткнулась лицом в его грудь. Было жарко, и они слышали, как от жары потрескивает над головой жесть.
- Я женюсь на тебе, - сказал Юрий Дмитриевич. - Мы уедем в Закарпатье... В здравотделе мне обещали должность главврача больницы. Впрочем, нет, я еще не поднимал вопроса... Но я обязательно подниму, и мне не откажут...
В углу, за печными трубами, виднелась куча какой-то ветоши. Юрий Дмитриевич поднял Зину, совсем не чувствуя ее веса, понес и положил на ветошь. Он начал расстегивать пиджак, но пуговицы были тугими, не лезли в петли, он отрывал их и складывал в карман. Вдруг он потерял Зину в чердачном полумраке и, чтоб обнаружить, стал на колени. Зина рванулась к нему снизу, обвила руками шею, он упал, и лицо его оказалось не на Зинином лице, а на лоснящейся от сажи ветоши, которую он чувствовал губами и в которую он тяжело дышал. Зина напряглась всем телом, вскрикнула и после сразу обмякла. И он тоже обмяк, поднял с ветоши свою голову, перенес ее на Зинино лицо, припал к ее губам. Потом они долго сидели с Зиной обнявшись.