СТРУНА ИСТОРИИ - Страница 30

Если мы обратимся к более поздним временам и посмотрим на такую вещь, как завоевание Испанией Америки, то кто шел в конквистадоры, кто ехал (после Колумба) за море с Кортесом, Писарро, Кесадой, Карахалем, Вальдивией в эти страшные американские джунгли Юкатана, в эти самые нагорья Мехико, в эти перуанские заснеженные Анды, в это благословенное Чили, где арауканы победили испанцев и сохранили свою независимость до освобождения Америки и создания Чилийской республики? Самое опасное место было – Чили. Туда женщин не брали и поэтому все чилийцы – сплошь метисы. Индейские женщины очень красивые и очень симпатичные, и поэтому испанцы, которые воевали против арауканов, насельников Южного Чили, они женились на местных женщинах. Все чилийцы подряд – метисы. Но не всегда так.

Зачем они туда пёрли? Я посмотрел статистику (статистика, правда, касается не столько Америки, она мне в руки не попалась, сколько Филиппин, другой испанской колонии). 85 % из приезжавших испанцев умирало за первый же год – от болезней, от недоедания, некоторые даже – в стычках с туземцами, некоторые – в скандалах с начальством. Потому что в этих отдаленных местах произвол начальства был невероятный и любой неугодный человек мог быть осужден за что угодно и казнен. В общем, 85 % было за смерть. Из тех 15 %, которые возвращались, вероятно, 14 % были безнадежно больны, потому что они выдерживали такое переутомление, когда уже любой грипп человека может свалить с ног и дать хроническую болезнь. Да, золото они привозили. Но это золото им было не на что тратить. Потому что золота в Испании стало столько, что в стране дико вскочили цены и на вино, и на оливки, и на хлеб, и на ткани, и на всё.

То есть выгоды от этих походов не было. Но была алчность, алчность их точила! Получить золото, которое не нужно, но – как знак своих подвигов, как знак своих свершений!

А иногда бывало и так, и это меня очень удивило, когда я читал описание путешествий Орельяна[110] (это капитан, открывший Амазонку). Он спустился, они воевали там с индейцами на северных склонах Анд (в современном Эквадоре, в общем). И вот он спустился на восток и увидел, что текут большие реки. И он решил узнать – а куда эти реки текут? И он увлек за собой свой отряд. Пищи почти не было, снабжение там было очень плохое, переходы длинные. Индейцы, из которых делали носильщиков, они от непосильного труда умирали в большом количестве. С пищей было очень плохо. Но, тем не менее, Орельяна увлек весь свой отряд. И там были интеллигентные люди, которые оставили дневники… такой был у него капеллан этого отряда. Он вел дневник, это было его главное занятие. Опубликован это дневничок.

Они спустились по Амазонке, причем они там встречались с разного рода индейскими деревнями. По рассказам Орельяны, это были большие поселения, не такие, как сейчас, гораздо больше. Там жили индейцы, у которых никакого золота не было. Откуда быть в Амазонке золоту? «Да мы и говорим, – писал этот самый падре, – мы это золото-то и не особенно-то и искали. Мы искали, что покушать». Голодные плыли на этих лодках, на плотах по реке, самой большой и многоводной в мире. И наконец, выплыли – больные, усталые, замученные, напуганные этими страшными аллигаторами, которые там плавают, этими огромными анакондами, которые заглатывают больших аллигаторов. А уж человека-то большой анаконде ничего не стоит заглотить.

В общем, выплыли в море, добрались до испанских колоний на Кубе, кажется, или на Гаити и отдохнули. Орельяне дали титул маркиза за открытие этой огромной реки. Дали наградные, потому что у него никаких своих богатств не было, он бы вернулся голеньким и голодненьким. Знаете, что сделал Орельяна после этого? Он на полученные деньги снарядил новую экспедицию и отправился в Амазонию, откуда не вернулся. Что ему выгода была от этого?

Вы знаете, когда я впервые выступил с описанием этого феномена, то меня обвинили, – сначала в биологизме и в отходе от материализма, обругали меня в журнале «Вопросы истории» и вызвали в журнальную редколлегию, чтобы я оправдывался. Это было, правда, не сразу, но вызвали и спросили:

– Что это такое за качество, которое Вы называете пассионарность и которое мешает людям устраивать свою жизнь наилучшим образом?

Я им стал объяснять – долго, научно. Вижу – ни бум-бум не понимает эта редколлегия. Мне говорят:

– Ну, ладно, хватит, хватит, – мол, не умеете объяснить.

– Нет, сейчас, минутку! Поймите, не все люди шкурники! Есть люди, которые искренне и бескорыстно ценят свой идеал и ради него готовы жертвовать жизнью. И если бы этого не было, то вся история пошла бы по-иному.

Они говорят:

– А, это оптимизм. Это хорошо.

(Смех в зале. – Ред.)

Так что имейте в виду, что то, что я вам рассказываю, это – не ересь, это уже, так сказать, признано. Только еще пока не опубликовано в печати (хотя принцип-то опубликован). Ну, вот.

Действительно, это было совершенно правильно. Но я рассказал, что есть люди, которые стремятся (в большей или меньшей степени) к идеальным, иллюзорным целям. И мнение, что «все люди стремятся к исключительно личной выгоде и что если они рискуют жизнью, то только ради получения денег или прочей материальной выгоды» – это не Маркса с Энгельсом слова, а барона Гольбаха,[111] французского материалиста XVIII в., который считается вульгарным материалистом и никакого отношения к марксизму не имеет. Это тот «материализм», который Марксом и Энгельсом преодолен.

А если так, то мы можем совершенно спокойно поставить вопрос о том, как же понять это самое качество, толкающее людей на следование иллюзорным целям, а не реальным? Это – страсть, которая оказывается иногда сильнее самого инстинкта самосохранения. От слова «страсть» я это качество назвал – пассионарность, – латинское слово passio, passione.

Нарисуем следующий сюжет. Плохой мел, плохая доска. Перерыв.

(Перерыв.)

А теперь давайте разберемся, что это такое, эта самая пассионарность, которая творит столько событий, хотя и не изменяющих прогрессивный ход исторического развития, спонтанный ход развития социальной истории, но имеет очень большое значение для истории этнической, для истории этноса. А мы все принадлежим к какому-нибудь этносу. Ибо нет человека без этноса.

Давайте разберем, что у каждого человека есть? Какие импульсы – бесспорные и их можно взять за нулевую точку отсчета? То самое стремление жить спокойно, у себя дома с симпатичной женой, с милыми детьми, в удовольствии, в сытости и в богатстве. Они есть и у людей, они есть и у животных. Животные тоже хотят быть сытыми, производить потомство, воспитывать его, нежится на солнышке и мурлыкать, если они кошки, или лаять, если они собаки. В этом отношении общее между людьми и животными мы можем определить как инстинкт самосохранения, как личного, так и видового.

(Л. Н. Гумилев подходит к школьной доске и рисует на ней. – Ред.)

Нанесем его на эту ось координат, на положительную абсциссу и покажем, что для людей – всех людей, которые существовали, существуют и будут существовать – эта величина совершенно одинаковая. Я думаю, что доказывать, что все одинаково хотят жить, никто не хочет гибнуть, не надо. Причем здесь (Л. Н. Гумилев показывает на схеме. – Ред.) мы будем откладывать на положительных абсциссе и ординате – импульсы, которые ведут к продлению жизни, а те, которые ведут к сокращению жизни, мы будем откладывать на отрицательных сторонах. Прекрасно.

Но так как мы видим, что и отдельные люди, и целые популяции вдруг испытывают то, что мы можем назвать пассионарный подъем. То есть: