Структура и динамика психического (сборник) - Страница 15

99 Кроме того, и с теоретических позиций у ребенка должно присутствовать определенное напряжение противоположностей – в противном случае не могло бы быть и речи об энергии, поскольку, как сказал еще Гераклит, «война – отец всех вещей». Как я уже отметил, этот конфликт может быть понят как противоборство между глубоко примитивной природой новорожденного младенца и его высоко дифференцированным наследием. Характерным признаком естественного человека является его абсолютная инстинктивность, обусловленная тем, что его существование полностью находится во власти инстинктов. Наследие, противящееся такому состоянию, состоит из мнемонических вложений, накапливающихся в результате всего опыта его предков. Многие склонны воспринимать эту гипотезу скептически, полагая, что имеются в виду «врожденные идеи». Несомненно, это не так. Скорее, перед нами проблема врожденных возможностей идей, «тропинок», постепенно возникающих благодаря кумулятивному опыту наших предков. Отрицать наследование подобных тропинок было бы равносильно отрицанию наследства, заключенного в мозге. Чтобы быть последовательными, таким скептикам следовало бы утверждать, что ребенок рождается с мозгом обезьяны. Но так как он рождается с человеческим мозгом, значит, он унаследовал его от своих предков. Естественно, само функционирование мозга остается глубоко бессознательным для ребенка. Сначала он сознает только инстинкты и то, что противостоит этим инстинктам, а именно – своих родителей. По этой причине ребенок не имеет представления о том, что стоящее на его пути, возможно, находится внутри него самого. Справедливо или нет, оно проецируется на конкретных родителей. Эта инфантильная предубежденность настолько живуча, что нам, врачам, нередко с огромным трудом удается убедить своих пациентов в том, что злобный отец, который ничего не позволял им, находится скорее внутри, нежели вовне их самих. Все, что исходит из бессознательного, появляется спроецированным на других. И дело не в том, что эти другие совершенно не виноваты, а в том, что даже наихудшая проекция, по крайней мере, «вешается на крючок», возможно, совершенно незначительный, но все же – крючок, предоставляемый другим лицом.

100 Хотя наше наследство состоит из физиологических проводящих путей, оно, тем не менее, некогда представляло собой психические процессы наших предков, оставившие свой отпечаток. Если они снова осознаются индивидом, то это может произойти только в форме новых психических процессов; и хотя эти процессы могут стать осознанными только благодаря индивидуальному опыту и, следовательно, возникают как индивидуальное приобретение, они, тем не менее, остаются предсуществуюшими тропами, которые лишь заполняются индивидуальным опытом. Вероятно, любой «впечатляющий» опыт – лишь такой прорыв в старое, доселе бессознательное русло.

101 Эти предсуществующие тропы суть факты, от которых никуда не уйти, столь же неоспоримые, как исторический факт того, что человек проделал путь от своей первобытной пещеры до современного большого города. Это развитие стало возможным только благодаря образованию общества, которое, в свою очередь, обязано своим возникновением обузданию инстинкта. Обуздание инстинкта с помощью психических и духовных процессов осуществляется с одинаковой силой и одинаковыми результатами как в отдельном человеке, так и в истории человечества. По своему содержанию это устанавливающий нормы, или, выражаясь точнее, «номотетический»⁶⁶, процесс, черпающий свою силу из бессознательной реальности вышеупомянутых унаследованных троп. Собственно, сам разум как деятельное начало в этом наследии состоит из суммы умов наших предков, «невидимых отцов»⁶⁷, чей авторитет заново рождается вместе с ребенком.

102 Философское понятие ума как «духа» в качестве самостоятельного термина все еще не в силах освободиться от сковывающего его отождествления с другой коннотацией духа, а именно духа как «призрака» («ghost»). С другой стороны, религии удалось преодолеть языковую ассоциацию с «духами», дав высшему духовному авторитету имя «Бог». На протяжении веков под влиянием этой концепции вырабатывался духовный принцип, противостоящий чистой инстинктивности. Особенно важно в данном случае, что Бог понимается одновременно и как Творец природы. В нем видят создателя тех несовершенных существ, которые заблуждаются и грешат, и в то же самое время он является их судьей и надсмотрщиком. Простая логика подсказывает: если я создаю творение, которое впадает в заблуждение и грех, и не имеет практически никакой ценности вследствие своей слепой инстинктивности, то я явно плохой творец, даже не завершивший обучения созданных мною людей. (Как мы знаем, этот аргумент играл важную роль в гностицизме.) Но религиозная точка зрения противопоставляет этой критике утверждение, что пути и намерения Бога неисповедимы. Действительно, как показывает история, гностический аргумент не пользовался сколько-нибудь значительной популярностью, поскольку неприступность Бого-понятия, очевидно, отвечает жизненной потребности, перед которой бледнеет всякая логика. (Следует понимать, что мы говорим здесь не о Боге как Ding an sich[14], но лишь о человеческой концепции, которая как таковая является законным объектом науки.)

103 Несмотря на то, что Бого-понятие – это преимущественно духовный принцип, тем не менее, коллективная метафизическая потребность обусловливает убеждение в том, что Бого-понятие одновременно является и идеей Первопричины, от которой происходят все те инстинктивные силы, которые противоположны духовному принципу. Таким образом, Бог (обычно) предстает перед нами не только как сущность духовного света, появляющегося в виде самого последнего цветка на древе эволюции, не только как духовная цель спасения, в котором все творение переживает свою кульминацию, и не только как завершение и цель всего, но и как темнейшая, кромешная первопричина самых мрачных глубин Природы. В этом убеждении состоит колоссальный парадокс, несомненно отражающий глубокую психологическую истину. Дело в том, что он утверждает сущностную противоречивость одного и того же бытия – бытия, сокровенный характер которого есть напряжение противоположностей. Наука называет это «бытие» энергией, поскольку энергетический процесс отражает живое неравновесие между противоположностями. По это причине Бого-понятие, само по себе до невозможности парадоксальное, настолько удовлетворяет человеческим потребностям, что никакая логика, какой бы она ни была убедительной, не в силах устоять перед ним. Действительно, самая тонкая рефлексия едва ли смогла бы найти более подходящую формулу для этого фундаментального факта внутреннего опыта.

104 Я полагаю, будет не лишним обсудить более подробно природу противоположностей, лежащих в основе психической энергии⁶⁸. Фрейдовская теория заключается в каузальном объяснении психологии инстинкта. При таком подходе духовный принцип неминуемо должен казаться лишь дополнением, побочным продуктом инстинктов. Поскольку отрицать тормозящую и ограничивающую власть инстинкта невозможно, то она прослеживается в том числе и в вопросах воспитания, образования, формирования моральных принципов, обычаев и традиций. Моральные принципы, в свою очередь, согласно этой теории получают власть благодаря вытеснению. Перед нами порочный круг. Духовный принцип не признается в качестве равноценного противника инстинктов.

105 С другой стороны, духовная точка зрения находит свое воплощение в религиозных взглядах, которые, я полагаю, всем известны достаточно хорошо. Может создаться впечатление, что фрейдистская психология представляет угрозу для духовной точки зрения, но на самом деле она несет в себе не большую опасность для нее, чем материализм вообще – неважно, научный или практический. Односторонность сексуальной теории Фрейда полезна хотя бы в качестве определенного симптома. Даже если она не имеет научного оправдания, она имеет оправдание моральное. Вне всякого сомнения, инстинктивность находится в конфликте с нашими моральными воззрениями – наиболее часто и наиболее заметно это проявляется в половой сфере. Конфликта между инфантильной инстинктивностью и моралью невозможно избежать. Такой конфликт, на мой взгляд, является необходимым условием существования психической энергии. В то время как все мы согласны с тем, что убийство, воровство и всякого рода жетокость недопустимы, существует, тем не менее, вопрос о допустимости проявления полового инстинкта. Все подобного рода проявления представляют собой примеры инстинктивного поведения, и необходимость их подавления представляется нам самоочевидной. И только в отношении секса мы ощущаем необходимость поставить вопросительный знак. Это указывает на сомнение относительно того, действительно ли адекватны своим целям существующие у нас моральные нормы и основанные на них юридические установления. Ни один умный человек не станет отрицать, что в этой области мнения резко разделяются. По существу, проблемы не было бы вообще, если бы общественное мнение было единодушно в этом вопросе. Очевидно, мы имеем дело с реакцией на чересчур строгую мораль. И это не просто взрыв примитивной инстинктивности; как известно, подобные «взрывы» никогда еще не становились источником угрозы для моральных законов и нравственных проблем. Скорее, среди нас существуют серьезные опасения относительно того, справедливо ли наши моральные воззрения трактуют природу секса. Естественно, что эти сомнения порождают законный интерес к любой попытке понять природу секса более правильно и глубоко, и этому интересу отвечает не только фрейдистская психология, но и многочисленные другие исследования подобного рода. Поэтому особый упор, который Фрейд делал на секс, можно было бы рассматривать как более или менее сознательную попытку ответа на злободневный вопрос, и наоборот, признание, которое взгляды Фрейда нашли у публики, свидетельствуют, насколько удачно был выбран момент для этого ответа.