Страус – птица русская (сборник) - Страница 10

Составители анонсов довольно легко могут отделаться от нового фильма Алексея Балабанова «Жмурки», твердо поместив его в рубрику «черная комедия в духе Тарантино». Однако эту операцию можно смело признать бессмысленной: она явно неадекватна картине. Тарантино – глобальное явление стиля, безразличного к моральным ценностям, а Балабанов – сын трудового народа, и любое его творческое высказывание так или иначе задевает обостренное чувство национального. Соль «Жмурок» – в ядовитом сатирическом огне, который горит в душе режиссера, лихо и весело расправляющегося с бандитской романтикой в кинематографе. Можно сказать, что «Жмурки» – это «Анти-Бригада». Балабанов истребляет все претензии русских бандюков на героическое, претензии, которые они так щедро финансировали. Жадно оплачивая запредельную эстетизацию своих рыл, братва надеялась пролезть без спросу в царство прекрасного: погуляли и хватит, похоронил вас Алексей Балабанов. «Жмурки» – могила криминального романтизма: ни людей, ни героев, одни уроды. Хотя они и покупают гамбургеры, а в одной бригаде даже действует черный (Г. Сиятвинда) – это наши уроды, не ошибешься, и «Эфиоп» недаром так свирепо настаивает на том, что он русский. Он русский, и это многое объясняет.

Действие картины происходит в 90-е годы, в замызганном провинциальном городе (для этих целей сгодился непарадный Нижний Новгород, как сгодился бы, в общем, любой русский город), по которому на убитых тачках рассекают мужчины разного возраста и разной степени «отмороженности». Основная интрига (сценарий Стаса Мохначева и Алексея Балабанова) прочитывается не без труда и отпечатка оригинальности не имеет. Суть в том, что некий мент (В. Сухоруков), решив по-легкому срубить капусты, подбивает трех уродов забрать кейс с деньгами у людей Сергея Михайловича, бандитского Папы (Н. Михалков). В кейсе оказывается героин. Папиным пацанам (Д. Дюжев, Ал. Панин) приходится отбивать порошок, по пути превращая большое количество живых белковых тел в трупы. Все у них получается. Окрыленные удачей, пацаны преспокойно решают кинуть Папу и отправляются в Москву за счастьем, которое, судя по финалу, сбывается с неумолимостью русской сказки. А жмурки – это игра такая: если, стреляя себе в висок, зажмуришься, значит, проиграл.

Но суть не в сюжете, а в людях, общем колорите, атмосфере и энергии фильма. Перед нами новые люди нового русского мира, ставшего теперь нашим боевым прошлым, – люди вне идеологии, вне традиций, вне культуры, вне общества. Люди ниоткуда и сами по себе. Тонкий слой человечности, прикрывавший животные инстинкты, свернулся в 90-е как кислое молоко и был без труда слит. Осталась голая простота первобытной агрессии. Если бы ученые научились расшифровывать разговоры крокодилов или варанов, они были бы, наверное, более содержательными, чем те разговоры, что разговаривают персонажи фильма «Жмурки». У наших уродов будто напрочь вылетел этап становления, развития, оформления во взрослую особь – встав с горшка в детском саду, они вместо пластмассовых пистолетов взяли в ручонки настоящие и так и живут внутри дурацкой инфантильной игры. Забирай и беги, поймают – не признавайся. В этой игре есть условно старшие и условно младшие, но они легко могут поменяться местами – это вам не «крестный отец», а русский беспредел, русская вольница, которая во сто крат хуже, гаже, страшнее, чем русская зона.

Вот, казалось бы, главный распорядитель игры – бандитский Папа, в правильном малиновом пиджаке, с бычьей шеей и визгливым голосом, налитый темной яростью и комическим самоупоением король уродов. Никита Михалков играет блестяще, как всегда, и как всегда его игру малость портит то обстоятельство, что Никита Михалков знает, сколь блестяще он играет. Рыжий паричок, имитирующий детскую стрижку (такой же носят и отморозок Корон – герой С. Маковецкого, и мент Сухорукова), придает облику председателя Союза кинематографистов неописуемо юмористический оттенок, а его реплика, обращенная к незадачливому архитектору, испортившему камин: «Ну всё – карачун тебе, церетели», – рискует стать классической. В «Жмурках» Михалков совершенно на месте, поскольку его имя можно смело присвоить одному из самых распространенных национальных типов. В любой большой компании вы найдете того, у кого грудь шире, усы круче, голос громче, повадка напористей, бумажник толще, баба блондинистей, – короче говоря, «никиту-михалкова». Русский доминирующий самец, как правило, за редким и неприятным исключением, чем-то да похож на свой эстетический первообраз. А с точки зрения искусства Папа «Жмурок» – прямой потомок Проводника из «Вокзала для двоих», предприимчивый жулик восьмидесятых, заматеревший до бычары девяностых. Все эти Папы давно уже в гробу, на зоне или притаились на дне жизни, малиновые пиджаки истлели, а бывшие Папины шестерки рулят в пределах Садового кольца. Посему оттенок ласковой насмешки, которым окрашивают этот буффонный образ артист и режиссер, вполне точен.

Вообще незнакомые лица редко встречаются в этой комедии уродов – Балабанов впихнул туда рекордное количество любимых актеров, усиливая впечатление карнавала, маскарада, фарса. В центре почти всех картин режиссера действует пара героев, на этот раз это хитрый шустрик Алексея Панина и флегматичное дитя-палач Дмитрия Дюжева. Сочувствия они вызывают столько же, сколько бы их вызвало видеонаблюдение за совместными действиями удава и хамелеона. По ходу фильма кровищи прибавляется, а веселья убавляется. Балабановская хмурость нарастает, а насмешливость тает. Сколько бы ни комиковали артисты, картина вырисовывается тоскливая: очень глупые и очень несчастные люди в изношенном, грязном и опозоренном мире дерутся между собой за призрак того, что им кажется жизнью.

Был, был в этом мире когда-то прекрасный герой, благородный русский господин, которого Балабанов же уродам и придумал, ввязался господин по велению режиссера в уродскую жизнь и назвался Братом уродов. И нет его больше. А уроды остались…

Я думаю, что «Жмурки» – не главный фильм Балабанова. От его колючего дикорастущего таланта мы вправе ожидать чудес. Но этой динамичной и довольно забавной картиной в жизни режиссера закончилась длительная «полоса препятствий», несчастий и неудач. Она подводит итоги криминальным девяностым и сливает куда надо бандитскую романтику. Уцелевшая братва, наверное, обидится и станет бурчать, что, мол, «все было не так, там были хорошие, реальные парни, да». Народ погогочет от души. Не много, но и не мало.

Современное искусство, за редким исключением, – это вздор; но бывает милый вздор и противный вздор. «Статский советник», на мой вкус, относится к области забавного, безвредного, невинно-занимательного, то есть к области «милого вздора». Что-то вроде «бисерного чехольчика на зубочистку», который жена Манилова дарила мужу в «Мертвых душах» Гоголя.

«Статский советник» Бориса Акунина, один из лучших романов фандоринского цикла, вышедший в конце 90-х годов, написан с обычной для этого автора нечеловеческой гладкостью – никакая личная корявость не портит его лихо отшлифованную поверхность. Это уже, можно сказать, классика поп-культурной игры в Россию, конструктор хай-класса, к тому же снабженный вечно милым русскому сердцу мотивом противостояния порядочного человека и безумной государственности. Высшие полицейские чины, правящая элита оказываются кровожаднее своих номинальных врагов. Жить в этой стране никак нельзя (да в ней, судя по фильму, никто и не живет, кроме властей, террористов и обслуживающих их дам), но поиграть азартному человеку можно: фактура богатая, привлекательная.

Чем больше знаешь о лицах, трудившихся над экранизацией этого конструктора, тем интереснее смотреть – те, кто знает досконально творческую биографию Никиты Михалкова, Олега Меньшикова, Константина Хабенского, Владимира Машкова и других, сильно выигрывают в «романе восприятия». Конечно, актеры использованы в виде самых устойчивых масок (Михалков – «плохой папа», Меньшиков – фантом в черном, Хабенский – одинокий обаятельный волк, Машков – вор-разбойник), но такова стилистика «карточной игры», принятая в картине за основу, да и маски нажиты этими артистами рельефные, выразительные. Правда, когда фильм вышел на экраны, обнаружился занятный эффект, который зарегистрировали несколько добровольцев: он скорее нравился при первом просмотре и скорее не нравился при повторном. Это свидетельствует не столько об отсутствии художественных достоинств (есть картины скромных х.д., которые тем не менее можно смотреть многажды и с удовольствием), сколько об уплощении внутреннего пространства, неминуемом в визуальных конструкциях такого типа. Такое пространство не живет, не дышит – оно свернуто в орнамент и не рождает обобщающих, символических значений. Его съедаешь при первом употреблении, и на повтор как-то не тянет.