Стратегии счастливых пар - Страница 11

Некоторые строгие исследователи критиковали Рерихов за утверждение банальных истин, за их патетическое, «нелитературное» изложение, за посредственную художественность полотен живописца, за его не слишком живую, стоящую в тени коммунистического режима философию фантастических истин. Но даже если принять во внимание эти выпады, если не называть предвзятостью нападки на мировоззренческие концепции мыслителя, если считать часть жизни Рерихов рискованной игрой с советским режимом, то и в этом случае мы имеем дело с выдающейся семейной командой, виртуозной обработкой окружающего мира и особенно безликих представителей силы-власти. Жизнь Рерихов и при такой трактовке кажется безупречно сыгранной мелодией, спокойной и гармоничной песнью людей, сконцентрированных на своей миссии нового преподнесения Красоты, пары, иронично взирающей на хаотичное перемещение молекул-людей, не осознающих бредовой бессмысленности своего пребывания на Земле. Восторженные и отрешенные, до безумия влюбленные в красоту искусства, ускользнувшие от преходящих страстей продажного мира, хаоса войн и побоищ, они, несмотря на то что их обостренная восприимчивость порой кажется непростительной инфантильностью, сумели создать новый символ – божественный, бесподобный и вечный знак величия семьи. В любом случае мы имеем дело с уникальным и, наверное, первым феноменом, когда чудесное полотно ткут не две, а четыре руки. Может быть, именно это и есть новая философия жизни и прославление Вечной Любви?!

Мир Альберта Швейцера и Елены Бреслау глубоко духовен, нравственен и пронизан идеями гуманизма и любви к ближнему; он подкупает, прежде всего, альтернативностью миропонимания и, соответственно, взгляда на союз

мужчины и женщины. Эта семья принадлежит к числу очень немногих пар, в которых двое одновременно уловили дуновение духовной катастрофы, крушение общечеловеческих ценностей и сумели осознанно противопоставить расширяющемуся пространству всеобщего варварства индивидуальную этику.

Не ведающая границ сосредоточенность Альберта Швейцера на активной полезной деятельности в мировой истории сравнима разве что с масштабностью личности Леонардо да Винчи, а фундаментальные труды в области теологии, этики, музыки и медицины обширны и колоритны настолько, что могут считаться узкоспециальными для каждого из этих направлений. Его непрерывная практическая забота о человеке и обо всем живом, искренне и стойко поддерживаемая Еленой Бреслау, призывала изменить внутренний мир человека, его покрывшееся коррозией миропонимание и угасающие устремления. Если такие знатоки внутренних побуждений человека, как Артур Шопенгауэр и Фридрих Ницше, беспощадно клеймили его двойственную природу, то такие стоики, как Альберт Швейцер, пытались своим примером обратить взор человека к лучшим возможностям, облагородить и усовершенствовать беспокойную и противоречивую его суть. Почти совершенный жизненный союз мыслителя и его единственной спутницы, как и тяжелейшая работа в больнице в африканском Ламбарене в течение полувека, явился надежным подтверждением жизнеспособности стратегии одиноко борющегося человека, или, как он сам выразился, свободной индивидуальной деятельности. Благоговейное отношение к семье являлось неотъемлемой частью миропонимания Швейцера и его жены. Сам по себе их брак не являлся культом, но оказался формой отрешенного служения совсем другому символу. Как это ни удивительно, именно в служении миссии и отречении от всего мирского семья Швейцеров приобрела оттенок святости, ореол исключительных отношений, которые могут возникнуть между мужчиной и женщиной.

Альберт Швейцер рано пришел к выводу, а увлекаемая им Елена безоговорочно приняла, что ни христианство, ни какая-либо другая общественная или религиозная система, проповедующая всеобщую любовь, не способна противостоять пробуждающемуся демоническому инстинкту в массовом сознании начала XX века. Слишком многочисленная и могущественная орда отступников от идеи любви вынудила мыслителя искать парадоксальную формулу влияния на окружающий мир, выступить с весомыми доказательствами обратного, убедить, что человек внутренне стремится не только к ненависти и разрушениям, но и к любви и созиданию. В итоге через десятилетия самозабвенного труда произведенная на свет концепция жизни и любви этой пары, противопоставленная беспредельной разрушительной силе деструктивного в человеке, достигла высоты величественных снежных пиков Крыши мира как раз благодаря последовательности и терпению. Сам по себе брак Альберта Швейцера и Елены Бреслау был как бы включенным в систему доказательств, поэтому может и должен рассматриваться без отрыва от их общей жизненной стратегии. Эта пара приобрела невероятный авторитет по одной причине: каждый день они посвящали тому, чтобы отвоевать у самоуничтожающейся цивилизации хотя бы одну жизнь, создать пусть крохотный и в чем-то утопический, но стойкий островок веры в любовь. Вся огнеупорная философия Швейцера может уместиться в его единственной фразе, произнесенной после того, как он узнал об атомной бомбардировке Хиросимы и Нагасаки: «Когда одной-единственной бомбой убивают сто тысяч человек – моя обязанность доказать миру, насколько ценна одна-единственная человеческая жизнь!»

В детстве Альберта Швейцера, второго ребенка добропорядочного гюнсбахского пастора и дочери священника, есть несколько принципиальных нюансов, отложивших отпечаток на его мировоззрение и легших в основу его будущей необычной концепции служения человечеству. Начать стоит с того, что атмосфера упорядоченного немецкого быта отличалась даже от окружающего социума совершенно удивительным симбиозом полной свободы и всепоглощающей христианской любви. Но в религиозном служении пастора и его жены не было беспредельного фанатизма служителя культа; он органично заменялся доброжелательностью и чистоплотностью в отношении всего окружающего мира, незаурядной и неискоренимой любовью к живому, эмоциональной близостью к природе. Можно даже говорить о дефиците привычного для маленького проповедника смирения (вспомним метафорическое замечание одного из биографов Швейцера, что в богословии пастора «было больше солнца, чем громов и молний»). Жизнь и взросление Альберта в окружении величественной природы Эльзаса на фоне нравственности, религиозности, постоянно звучащей музыки и родительских принципов создали у мальчика особое, утонченное восприятие живого и дышащего. В какой-то степени его детство может быть сравнимо с прорастанием загадочного растения в условиях солнечной теплицы; получая в мире взросления положительные импульсы, он был если не защищен полностью от контакта с деструктивными раздражителями, то этот контакт был трагичен. Именно тут, под покровом доверительно раскрывшейся Природы и ранних понятий о предназначении Человека, зародилось прорвавшееся в сорокалетием возрасте пророческое озарение, выражавшееся в благоговении пред Жизнью. Отсюда также берет начало приверженность семейным традициям, которая у Альберта Швейцера прослеживается практически во всем: в изначальном мировоззренческом гуманизме, беззаветной любви к органной музыке, первом выборе профессии (как и отец, он стал пастором в достаточно скромном приходе), в отношении к семье. Так же как и отец, Альберт с благоговением относился к браку. Но со временем Швейцер, благодаря непостижимой сосредоточенности, сумел развить доставшиеся в наследство традиции, которые стали отправной точкой в формировании жизненной стратегии. Его восприятие, рожденное в атмосфере любви и родительской порядочности, не только оказалось стойким к раздражителям, но и совершенно не воспринимало даже запаха вульгарного, загрязненного, пораженного пороком. Оно действовало как желудок, совершенно не принимающий отравленной пищи и мгновенно выбрасывающий ее, не пуская продуктов расщепления в кровь. Начав с более проникновенного, чем у сверстников, по-детски умиленного и духовного отношения к животным, он пришел к формуле, выросшей до знаменитого и величественного философского выражения Ehffurcht vor dem Leben — «преклонение перед жизнью». Этот лозунг, создав основу его индивидуальной этики, навеки освятил и брачные отношения, наполнил понятие семейного блага и счастья сакраментальным таинством. Желание жить и помогать ближнему приобрело новую интерпретацию – обязательно находиться в пространстве счастья и создавать для ближнего такое пространство. Разумеется, жена, дочь, родители – самые близкие, самые родные существа для Швейцера – попали в область притяжения его всеобъемлющей любви, источаемой во благо окружающего мира. В силу раннего стремления к познанию мира и мягкого отклонения признанных авторитетов его любовь никогда не была экзальтированной восторженностью; ее мерилом никогда не становились страстные объятия. Его пространство любви создавалось достижением исключительной душевной гармонии, абсолютного доверия, искренности и полного познания друг друга. Такая любовь позволяет проникнуть в малодоступную зону умиротворенности, в которой все любят и все любимы, но любовь, не являясь самоцелью, позволяет лучше сфокусировать внимание на высоких духовных целях. И кажется, что именно эта развитая способность к любви позволяла Альберту Швейцеру и Елене Бреслау ускользать от всепроникающих атомов суеты, игнорировать мирское неверие в святость человеческих отношений и чистоту любви.