Страсти ума, или Жизнь Фрейда - Страница 3

– Ты помнишь тот день, когда мы гуляли в Пратере с моей мамой? После того как мы вернулись домой, я спросила сестру Минну, почему доктор Фрейд так настойчиво расспрашивал обо мне. А теперь моя очередь. Ты врач, не так ли? Почему у тебя нет практики, нет клиентов?

Он мгновенно вскочил, прошелся по саду. Для него было важно, чтобы Марта Бернейс поняла и одобрила его выбор. Она сидела спокойно, положив руки на колени и устремив снизу вверх серьезный внимательный взгляд.

– Да, у меня есть степень доктора медицины. Правда, я получил ее с опозданием на три года и только после того, как мои друзья в университете стали обвинять меня в лености и рассеянности.

– Но ты выглядишь в высшей степени целеустремленным.

– Только в отношении того, что мне нравится. Пять лет я учился в клинической школе, считая это самым надежным путем научной подготовки. У нас, видимо, лучший в Европе медицинский факультет. Последние несколько лет я работал в Институте физиологии профессора Брюкке; вместе с Гельмгольцем, Дюбуа и Людвигом он был основателем современной физиологии. Под его руководством я выполнил четыре оригинальных исследования и опубликовал их. В семьдесят седьмом году, когда мне шел двадцать первый год, я написал статью относительно нервных окончаний в позвоночнике миног. В следующем году были опубликованы мои исследования относительно нервных окончаний в хребте простейших рыб, а затем «Центральный вестник медицинских наук» поместил мои заметки о методе анатомической подготовки для исследования нервной системы.

Юношеский пыл в сочетании с точной научной фразеологией вызвал у Марты улыбку.

– Я завершил также исследование структуры нервных тканей и нервных клеток речных раков. Мне лучше всего удаются подобного рода работы. Для меня нет более захватывающей, многообещающей, дающей удовлетворение деятельности, ведь каждый день узнаешь что–то новое о живых организмах. У меня никогда не было намерения лечить пациентов. Понимаю, что похвально облегчать чьи–то страдания, но с помощью лабораторных исследований и накопления знаний о том, что заставляет человеческое тело действовать, мы можем найти пути к преодолению болезней.

– Можешь привести пример?

– Разумеется. Так, профессор Роберт Кох в Берлинской медицинской школе лишь в этом году обнаружил бациллу, вызывающую туберкулез. Затем два года назад профессор Сорбонны Луи Пастер выделил бактерии холеры, поражающие кур. Он также предложил метод прививки против смертельной сибирской язвы, поражающей овец. Используя этот метод, мы сможем избавить человечество от холеры. Следует назвать венгра доктора Игнация Земмельвейса, окончившего нашу Венскую медицинскую школу в сорок четвертом году. Работая в одиночку, он установил причины лихорадки у рожениц, которая уносит жизнь немалого числа посетительниц наших родильных домов. Врачи госпиталя при медицинском колледже осуждали его за безудержное рвение. Однако тысячам матерей во всем мире сохранили жизнь благодаря тому, что Игнаций Земмельвейс оказался неутомимым исследователем и ученым–медиком.

Его голос разносился по саду, щеки пылали, а темные глаза искрились от возбуждения. Она мягко вмешалась:

– Начинаю понимать: ты надеешься своей работой в лаборатории устранить еще существующие другие болезни.

– Есть много заболеваний, вызванных не бактериями и вирусами, которые нам известны. В таких случаях врач может предложить лишь свое внимание и сочувствие. Пожалуйста, не заблуждайся в отношении меня. Я вовсе не думаю, что могу стать Кохом, Пастером, Земмельвейсом. Мои намерения скромнее. Многие методы лечения основываются на труде сотен исследователей, каждый из которых вносит в общее дело посильный вклад. Без этих открытий, без накопления по крупицам знаний тот, кто замыкает конец этой цепочки, не нашел бы подхода к своим собственным методам лечения. Я хочу, чтобы моя жизнь была похожа на жизнь таких исследователей.

В дверях показалась голова Эли:

– Солнце заходит. Пора собираться, попрощаться и идти на вокзал.

Они сложили свои вещи. С открытой веранды Марта дотянулась рукой до ветки липы, чтобы сорвать ее и взять с собой. Они стояли рядом, и рука Марты повисла в воздухе. Зигмунд посмотрел на дверь. Убедившись, что их не видят, он подумал: «Самое время. Но осторожнее, осторожнее. Если она не готова, не полюбила меня, я могу оскорбить ее».

Всего несколько дюймов разделяло их, а ему казалось, что потребовалось нескончаемое время, чтобы преодолеть это расстояние. Марта отломила маленькую ветку, но ее рука все еще висела в воздухе. Ее глаза были широко открыты; то, что он сказал, глубоко взволновало ее. Позволит ли она ему? Он не был уверен. Но она казалась такой милой, теплой, счастливой.

Осторожно, так, что он мог остановиться в любой момент без смущения, не выдав своих намерений, он обнял ее тонкую талию и притянул к себе. Легким движением, так же плавно, как осыпаются цветки липы, она опустила свои руки ему на плечи, и их губы в трепетном ожидании встретились.

В понедельник утром, чуть позже семи, Зигмунд вышел из дома родителей, расположенного во Втором округе Вены. Возбуждение еще не прошло, и он не столь мягко, как обычно, закрыл за собой дверь, на которой значился номер три. Смотритель еще не погасил газ на лестничной клетке, а это было нелишне для безопасности, ведь Зигмунд прыгал по ступенькам, не давая себе труда держаться за кованые перила. Крутой поворот, и он вышел через украшенный лепниной вестибюль на яркий свет пробудившейся улицы. Большинство зданий во Втором округе, где жила семья Фрейд после переезда из Фрайберга в Моравии в 1860 году, когда Зигмунду было четыре года, то есть двадцать два года назад, имели скромную деревянную обвязку в полтора этажа. Этот четвертый по счету дом Якоба Фрейда, настойчиво пытавшегося встать на ноги после потери значительного состояния в Моравии, был наиболее солидным и красивым на этом участке улицы.

Он решительно зашагал по привычному маршруту, жадно вдыхая напоенный весенними ароматами воздух. Дойдя до аптеки, в витрине которой сверкали колбы, он повернул налево, на Таборштрассе, минуя лавки, кофейни, рестораны, сооруженные для Венской всемирной выставки 1873 года и все еще процветавшие. На углу Обер–еаугартенштрассе он увидел сквозь ветви деревьев здания павильонов в парке. На Гроссепфарргассе высился четырехэтажный дом, его верхний этаж поддерживали с двух сторон гипсовые амазонки с мощными бюстами и классическими прическами эллинок.

Зигмунд, не замедляя шага, церемонно поклонился и пробормотал:

– Целую ваши ручки!

Он усмехнулся, вспомнив дом своего друга доктора Адама Политцера на Юнзагагассе, украшенный двумя полногрудыми, подобно венским женщинам, кариатидами с мощными бедрами, причесанными наподобие куртизанок Цезаря. Студенты университета шутили:

– Благодаря венской архитектуре мы узнаем об анатомии больше, чем из медицинских книг.

Он ускорил шаг к Хайдгассе, чтобы в очередной раз взглянуть на свое любимое, в восточном стиле здание, увенчанное округлым шпилем. Следующим примечательным местом был детский госпиталь Леопольдштедтер, за которым он повернул к западу, на Тандельмарктгассе с ее лавками и мастерскими. Он обгонял утренний поток тележек и одноколок, подметальщиков, сгонявших водяными шлангами мусор к тротуарам; молодцеватых, гладко выбритых мужчин в остроконечных шляпах, в сюртуках с эполетами и большими бляхами, которые толкали тележки, нагруженные товарами для лавок. Эти бродячие люди, имевшие соответствующие разрешения от городских властей, толпились на перекрестках основных магистралей и были готовы доставить все, начиная с писем и кончая тяжелыми ящиками, по четыре крейцера за километр пути; их средняя оплата составляла десять крейцеров, то есть четыре цента, за доставку любого послания или посылки в пределах города. Пройдя мимо потока людей, спешивших на работу, он вышел к древнему мосту с крытыми проходами; здесь, на полпути между домом и Институтом физиологии, он обычно отдыхал, мог собраться с мыслями, глядя на быстрые воды Дуная и его заросшие тополями и ивами берега.