Страсти ума, или Жизнь Фрейда - Страница 1

Они энергично шли вверх по тропе, их подтянутые молодые фигуры ритмично раскачивались в такт с их шагами. В низкой траве на ближайшей лужайке росли желтые цветы. Шелковистые лепестки лютиков пожухли еще после Пасхи, но под буками уже разостлались ярким ковром весенний вереск, примулы и шиповник.

Он был невысок ростом, всего метр шестьдесят, да и то если вытянется в струнку. Однако он чувствовал себя под стать девушке, которая так грациозно шла рядом с ним. Он бросил робкий взгляд искоса на профиль Марты Бернейс, на ее строго очерченные подбородок, нос и брови. Ему было трудно поверить в то, что случилось. И вот он здесь, двадцатишестилетний, увлеченный физиологическими исследованиями в Институте профессора Брюкке, вынужденный ждать пять лет возможности полюбить и десять лет – женитьбы. Пусть он обыкновенный новичок в химии, но не может же он не знать, что любовь не всегда подчиняется расписанию. Он сказал:

– Невероятно. Этого не могло случиться!

Девушка взглянула на него с удивлением. Мягкий свет едва пробивался сквозь чащу леса. Березы с толстыми стволами и отмершими нижними ветвями своими кронами прикрывали тропу от солнечных лучей. Быть может, именно нежные тени медлингских лесов придавали лицу Марты волнующее очарование? Она не мнила себя красавицей, но была, на его взгляд, удивительно привлекательной: большие серо–зеленые чуткие, проницательные глаза, густые каштановые волосы, уложенные на прямой пробор и плотно облегавшие голову, красивый, чуть вздернутый нос и волнующий рот с алыми пухлыми губами. Лишь ее подбородок казался слишком волевым для гармоничного облика.

– Что невероятно? Чего не могло случиться?

Они подошли к тому месту, где тропинка делала поворот и где солнечные лучи пробивались сквозь зелень листвы.

– Неужели я сказал вслух? Вероятно, меня подвела тишина леса. Мне следует быть более осторожным, если ты можешь слышать меня так отчетливо.

Они дошли до середины плоскогорья, откуда можно было подняться на вершину горы и любоваться видом Медлинга, раскинувшегося у ее подножия. Из городского парка доносились слабые звуки оркестра. Медлинг был очаровательным, похожим на село городком в часе езды от Вены. По воскресеньям он становился модным курортом, куда устремлялись жители Вены. Маленькое красивое море его черепичных крыш переливалось в лучах теплого июньского солнца, а чуть подальше по склону горы карабкались виноградники с налившимися гроздьями винограда; молодое вино этого урожая венцы будут пить следующей весной в кабачках Гринцинга.

Марта Бернейс гостила у друзей ее семьи; в Медлинге на улочке Грилльпарцер у них был собственный дом. В то утро Зигмунд приехал поездом с Южного вокзала Вены. Они вместе побывали на площади Франца–Иосифа с ее резной позолоченной колонной, увековечивающей победу над эпидемией чумы, прошли по главной улице к старой ратуше с ее часами и куполами в виде луковиц, затем, миновав фонтан на Пфарргассе, оказались у храма Святого Отмара, возвышавшегося над городом. Глядя на круглую каменную башню напротив храма, Марта заметила:

– Она похожа на итальянскую крестильню, но, как утверждают жители Медлинга, это башня старых костей. Не объяснишь ли ты мне как врач, каким образом туда бросают кости без остальной части тела?

– Будучи неоперившимся врачом без практического опыта, не имею ни малейшего представления. Почему бы тебе не взяться за научную работу на эту тему? А я порекомендую ее медицинскому факультету с предложением присвоить тебе научную степень. Ты хотела бы стать врачом?

– Нет. Я предпочла бы быть хозяйкой и матерью шестерых детей.

– У тебя скромные желания. Достичь их не так уж сложно.

В лесной тени ее глаза блестели как изумруд.

– После того как осуществятся мои планы, хотелось бы жить без неприятностей. Как видишь, я склонна к романтике. Хотела бы любить мужа и прожить с ним в согласии полвека.

– Честолюбива же ты, Марта! Помнишь Гейне:

Она подняла брови:

– Ты, надеюсь, не веришь Гейне?

– Я? Разумеется, нет. Брак придуман для простаков наподобие меня. После брачной церемонии меня одолеет привычка.

– Кажется, Гёте сказал, что к гиперболам прибегают те, кто хочет скрыть истинные чувства?

– Нет, дорогая фрейлейн Бернейс, это вы сочинили такую цитату.

Зигмунд был знаком с ней недолго и еще не успел оценить все привлекательные черты ее характера, но был очарован ее голосом. Марте шел двадцать второй год. Она приехала из Гамбурга, старинного ганзейского города, говорила на чистом немецком языке, столь не похожем на быстрый, простецкий, небрежный говор венцев. Она рассказала ему, как ей удалось сохранить чистоту дикции, хотя школьные подруги изводили ее, обвиняя в гордыне, высокомерии, в стремлении к превосходству. Многие венцы бросали подобные обвинения богатым гамбургским буржуа, уверенным в себе, процветающим и независимым. Отец Марты, Берман Бернейс, на протяжении десяти лет, вплоть до внезапной кончины в 1879 году, был помощником известного экономиста Лоренца фон Штейна из Венского университета.

– Когда я поступила в школу в Вене, – рассказывала Марта Зигмунду, – мне было восемь лет. Естественно, я подражала своим подругам, произнося «город» как «г–хород», «камень» как «к–хамень». Однажды отец пригласил меня в свой кабинет и сказал: «Малышка, ты говоришь не на немецком языке, а на воляпюке. Мы не говорим «г–хород» или «к–хамень». Мы говорим «город» и «камень». Это и есть чистый немецкий язык». На следующий день я сказала родителям, что попробовала новый пирог штрудель. Отец сказал: «Не знаю, что такое штрудель, но, чем бы он ни был, мы будем называть его струдель». В конце концов мои школьные подруги решили, что я страдаю пороком речи вроде заикания.

Они продолжали подниматься по одной из расходившихся веером троп, каждая из которых была помечена своей краской на стволах деревьев, дабы путники не заблудились в густых лесах к югу от Вены. Тропа, усыпанная опавшей сосновой хвоей, была скользкой, и поэтому Зигмунд поддерживал Марту за локоть, чтобы она не упала. Солнце стояло в зените, деревья не всегда прикрывали тропу от его лучей, воздух был пропитан запахом хвои и смолы.

Сверху доносилось эхо:

– Эй! Эй! Подтянитесь, ленивцы.

Это был брат Марты Эли, на полтора года старше ее; любитель боковых дорог, он незаметно пробрался к их тропе и, двигаясь вдвое быстрее, сумел раньше их преодолеть то же самое расстояние.

До перевала оставалось четверть часа. Отсюда открывалась захватывающая дух панорама: на севере на расстоянии десяти миль виднелась гора Каленберг, которую называли домашней горой Вены, она возвышалась над городом как страж.

Под сенью деревьев приютилось небольшое кафе. Семьи отдыхающих сидели на скамьях вокруг столов, заказывая кофе или пиво. Отыскав небольшой столик с мраморной доской, окруженный плетеными стульями, Зигмунд заказал три бутылки газированной воды с малиновым сиропом. Двумя большими глотками Эли осушил свою бутылку, вскочил с места и, как олень, помчался на поиски новой тропы, бросив через плечо: