Страсти по Луне. Книга эссе, зарисовок и фантазий - Страница 14

В 1923 году Юрий Олеша переехал в Москву и стал сотрудником популярной тогда газеты «Гудок». Более 500 (!) фельетонов опубликовал он в «Гудке» под псевдонимом Зубило. Бичевал недостатки. Высмеивал мещан.

В 1927 году появился его роман «Зависть», который сделал ему имя. Роман открывался фразой-откровением: «А по утрам он пел в клозете». Герой «Зависти» интеллигент Николай Кавалеров – это не только «эго» самого писателя, но и некоторый автобиографический самооговор.

«Судьба моя сложилась так, что ни каторги, ни революционного стажа нет за мной. Мне не поручают столь ответственного дела, как изготовление шипучих вод или устройство пасек. Но значит ли это, что я плохой сын века, а вы – хороший? – так пишет Николай Кавалеров другому герою «Зависти», Андрею Бабичеву. – Значит ли это, что я – ничто, вы – большое нечто?..»

Метания интеллигента в эпоху социализма – вот что описывал Олеша. В 1928 году вышел его роман- сказка «Три толстяка». Эта книга тоже принесла ему шумный успех. Значительно менее популярны были пьесы «Заговор чувств» и «Список благодеяний». Сюжет последней весьма примечателен. За границу едет советская актриса Елена Гончарова. Она везет в чемодане свой дневник, состоящий из двух тетрадей: список благодеяний Советской власти и список ее преступлений. Гончарова никак не может решить для себя, какой же из них вернее… Не мог решить и автор. Юрия Олешу мучила та же раздвоенность.

Собственные мучения и критика в его адрес литературных чиновников привели к двадцатилетнему молчанию писателя. Сценарии Олеши были запрещены, рассказы не печатали, о его творчестве ходили лишь устные легенды. Писатель, который, по словам Бориса Ямпольского, «был вырезан из чистого кристалла воображения», оказался не нужным. Ему приходилось заниматься поденщиной: писать рецензии, переводить с туркменского, работать на радио. Постепенно от него уходила Слава. «Я акын из “Националя”», – печально говорил о себе Олеша. Он любил посидеть за пустым столиком в своем любимом ресторане, поболтать с кем-нибудь или просто смотреть по сторонам. «Я развлекаюсь наблюдениями», – признавался он. Его друг Исаак Бабель, видя, как часто Олеша прикладывается к бутылке, говорил ему: «Не налегайте, Юра… Я теряю собеседника». Но тот все «налегал» и «налегал».

В 1956 году имя его снова всплыло из небытия. Через 20 лет молчания и замалчивания вышел сборник «Избранное». Писатель Рахманов встретил Олешу в магазине. Мятый пиджак, седая щетина на щеках и угрюмый, пронизывающий взгляд исподлобья. Он стоял и слушал, как говорили: «87 копеек… 87 копеек… 87 копеек… Касса, Олешу больше не выбивать…»

Признание, увы, вернулось слишком поздно. После смерти Олеши Виктор Шкловский издал его автобиографическую книгу «Ни дня без строчки». «Это и биография писателя, и роман о его времени» – так написал в предисловии Шкловский. Цитировать книгу можно долго и с упоением. Захватывающе грустные строки, но одновременно и мудро-поучительные. Сквозь отчаяние и усталость писателя прорывается его тяжелое алмазное перо. Ямпольский определил записки Олеши как «роман разрозненного сознания».

Вот только две выдержки:

«Я всю жизнь куда-то шел. Ничего, думал, приду. Куда? В Париж? В Венецию? В Краков? Нет, в закат».

«Я вспоминаю, что всю жизнь мешало мне жить постоянно появляющееся соображение, что, прежде чем начать жить спокойно, я должен отделаться вот от этой заботы… Забота рядилась в различные личины: то была романом, который я собирался написать (вот напишу роман и буду жить спокойно!), то квартирой, которую нужно было получить, то ликвидацией ссоры с кем-либо, то еще каким-нибудь обстоятельством. Однако, что бы ни было выполнено, я никогда не мог сказать себе: ну вот, наконец-то теперь я буду жить спокойно. Очевидно, самое важное, что надо было преодолеть, чтобы жить спокойно, это была сама жизнь. Таким образом, можно свести это к парадоксу, что самым трудным, что было в жизни, была сама жизнь: подождите, вот умру и тогда буду жить!..»

Удивительно точно замечено, не правда ли?..

Юрий Карлович Олеша был из породы мастеров русской словесности. Именно он мог написать такую звучную и печальную фразу: «Вы прошумели мимо меня, как ветвь, полная цветов и листьев».

«Я твердо знаю о себе, что у меня есть дар называть вещи по-иному… – признавался писатель. – На старости лет я открыл лавку метафор… Я предполагал, что разбогатею на моих метафорах. Однако покупатели не покупали дорогих; главным образом покупали метафоры «бледный как смерть» или «томительно шло время», а такие образы, как «стройная как тополь», прямо-таки расхватывались. Но это был дешевый товар, и я даже не сводил концы с концами. Когда я заметил, что уже сам прибегаю к таким выражениям, как «сводить концы с концами», я решил закрыть лавку. В один прекрасный день я ее закрыл, сняв вывеску, и с вывеской под мышкой пошел к художнику жаловаться на жизнь».

Как-то Юрий Олеша, чуть захмелев, все допытывался у своего молодого коллеги по перу Александра Гладкова:

– Нет, все будет хорошо. Правда? Я так думаю… Все будет хорошо! Да?

Хорошо для Юрия Карловича уже не стало. Валентин Катаев в повести «Алмазный мой венец» рассказывает, как однажды поздно ночью они с Олешей ждали трамвай. Олеша сказал: ничего не получится, я невезуч. В этот момент в темноте послышался перестук трамвайных колес. Но вдруг трамвай, не доехав до остановки метров двадцать, остановился и – уехал задом опять в темноту. Я же говорил, тоскливо сказал Олеша. Кажется, это едва ли не метафора его собственной литературной судьбы: трамвай был совсем рядом, но сесть в него так и не удалось.

«Три толстяка» начинаются такими словами: «Время волшебников прошло. По всей вероятности, их никогда и не было на самом деле…»

Нет, Юрий Карлович Олеша не прав. Он сам был волшебником. Владел лавкой самых сказочных метафор. Но, к несчастью, этот волшебник жил в жестокий прозаический век. Век-волкодав загрыз Осипа Мандельштама. И он же придушил Юрия Олешу.

«…Слушай, я совершенно счастлив. Счастье мое – вызов. Блуждая по улицам, по площадям, по набережным вдоль канала, – рассеянно чувствуя губы сырости сквозь дырявые подошвы, – я с гордостью несу свое необъяснимое счастье. Прокатятся века, – школьники будут скучать над историей наших потрясений, – все пройдет, все пройдет, но счастье мое, милый друг, счастье мое останется, – в мокром отражении фонаря, в осторожном повороте каменных ступеней, спускающихся в черные воды канала, в улыбке танцующей четы, во всем, чем Бог окружает так щедро человеческое одиночество».

В. Набоков

Набоков… «Лолита»… В сознании массового читателя (как говорил Набоков: «средних читателей», которым нравится, «когда им в привлекательной оболочке преподносят их собственные мысли») это сочетание привычно: автор и героиня одноименного романа оказались даже как бы повязаны. Но «Лолита» – всего лишь художественный вымысел, маленькая частичка богатейшей фантазии писателя. Интересно, а каким он был в жизни, этот самый эстетный, самый изысканный и самый загадочный писатель XX века?

Летом 1993 года в Коктебеле проходил Первый всемирный конгресс по русской литературе. В одной из его секций шла оживленная работа – дискуссия под названием «Владимир Набоков – русский писатель: ??? или !!!». К окончательному выводу, с каким оставить писателя знаком – с вопросительным или восклицательным, специалисты не пришли.

Спор о Набокове продолжается. В апреле 1999 года исполнилось 100 лет со дня его рождения, и в связи с юбилеем множество набоковедов пытаются разложить творчество и жизнь писателя по полочкам и ящичкам, чтобы лучше понять и классифицировать его. Но пусть гадают, спорят и классифицируют без нас. Наша задача скромнее: хотя бы коротко рассказать о частной жизни Владимира Владимировича Набокова.