Страсть по завещанию - Страница 2

Няня дала ей выпить вторую чашку. Селия не сопротивлялась – ей хотелось пить. Проглотив жидкость, она прошептала:

– Хочу маму.

– Конечно, моя милая, – мягко проговорила няня. – Но сначала позволь твоей старой нянюшке спеть тебе песенку. Хорошо?

Ее веки снова отяжелели.

– Не хочу песенок, – жалобно сказала Селия, склонив голову на плечо няни. Потом посмотрела на мистера Верджила. – Мама не трусиха, – сердито бросила она.

– Конечно, не трусиха, – ласково отозвалась няня и протянула девочке игрушку. – Эту новую куклу дарит тебе мама.

– Леди Белл! – Селия прижала куклу к себе.

Держа девочку на руках, няня уселась в кресле-качалке и начала раскачиваться взад-вперед, взад-вперед.

– Какую песенку вы с Леди Белл хотите послушать, моя хорошая?

– Спой про «Уильяма Тейлора». Та дама в «Уильяме Тейлоре» не была трусихой и кое-кого застрелила.

– Вы слышите, мистер Верджил, – дрожащим голосом проговорила няня, – что хочет услышать девочка? Это ужасно!

– Она явно понимает больше, чем вы полагаете.

– Дорогая, откуда ты знаешь эту песню?

– Ее поет Минерва.

– Я не буду петь ее тебе, – сказала няня. – Я спою другую:

Селия резко ткнула няню в грудь. Ей нравилась эта колыбельная, но сегодня у нее не было желания ее слушать. Ей хотелось услышать песню о леди, у которой был пистолет и которая «застрелила любимого Уильяма, держащего за руку невесту». Капитан в этой песне сделал леди помощником на своем корабле, а она застрелила Уильяма. Значит, леди была храбрая, разве нет? И поскольку мама тоже кого-то застрелила, то и она храбрая.

«Но ведь она застрелила папу!» – пронеслось у нее в голове.

Этого не может быть. Мама не застрелила бы папу.

У Селии слипались глаза. Но ей не хотелось засыпать. Она должна объяснить, что мама не может быть «ее светлостью». Мама храбрая. И она скажет им об этом.

Потому что Селия тоже храбрая. Не трусиха… она никогда не трусит…

Судебный следователь Джексон Пинтер вошел в библиотеку Холстед-Холла и застал там всего одного посетителя. Это его не удивило: он пришел рано, а среди Шарпов не было «жаворонков».

– Доброе утро, Мастерс, – сказал Джексон, поклонившись барристеру [1], который сидел за столом, занятый изучением бумаг. Джилл Мастерс был мужем самой старшей из сестер – леди Минервы. Или, как она предпочитала себя называть, миссис Мастерс.

– Пинтер! – воскликнул Мастерс, взглянув на молодого человека. – Рад видеть вас, старина. Как дела на Боу-стрит?

– У меня все в порядке. Я даже выкроил время прийти сюда.

– Я слышал от Шарпов, вы приступили к расследованию обстоятельств смерти их родителей.

– Убийства, – поправил Пинтер. – Теперь мы в этом уверены.

– Хорошо. Я забыл, но Минерва говорила, что из найденного там пистолета не стреляли. Жаль, что никто не обратил на это внимания девятнадцать лет назад, ведь тогда расследование можно было бы начать сразу. Это позволило бы избежать многих неприятностей.

– Миссис Пламтри отказалась от услуг всех, кто мог продолжать расследование.

– Не стоит ее за это винить. Она думала, что так можно будет предотвратить скандал.

Джексон помрачнел. На самом деле она предотвратила не скандал, а все попытки узнать правду. И поэтому пятеро ее внуков оказались заложниками прошлого и не могут распоряжаться своими жизнями. Старая леди выдвинула ультиматум: все они должны заключить брак до конца этого года, иначе будут лишены наследства. Почти все выполнили ее требование. Все, кроме одной.

Перед ним возник образ леди Селии, который он постарался скорее выкинуть из головы.

– Где же остальные?

– Еще завтракают. Я уверен, они скоро появятся во дворе. Садитесь.

– Я постою. – Пинтер подошел к окну, выходящему на Алый двор, названный так по цвету плитки, которой он был вымощен.

В Холстед-Холле Джексон всегда испытывал неловкость. От старого дома исходил густой запах «аристократии». Его раннее детство прошло в трущобах Ливерпуля, и лишь в десять лет он оказался в многоквартирном доме в Чипсайде. Поэтому Холстед-Холл всегда казался ему слишком большим, слишком помпезным и… кишащим Шарпами.

Они стали его клиентами, почти год назад, но он все еще не мог разобраться в чувствах, которые испытывал к ним. Даже сейчас, глядя, как они пересекают двор под затянутым тучами ноябрьским небом, он ощущал напряжение.

По их виду нельзя было сказать, что они готовы сообщить ему что-либо существенное. Они выглядели довольными и счастливыми.

Впереди шел сам лорд, Оливер Шарп, девятый маркиз Стоунвилл, почти точная копия своего отца: такая же смуглая кожа, черные глаза и черные волосы. Поначалу он вызывал у Джексона чувство презрения – он верил слухам, которые ходили о нем. Лишь позже Джексон понял, что ошибался. Хотя до сих пор считал, что Стоунвилл после смерти родителей повел себя не очень достойно. Но сейчас он сильно изменился, поэтому и Джексон изменил к лучшему свое отношение к Стоунвиллу.

Рядом вышагивал лорд Джаред, чьи сине-зеленые глаза и черные волосы говорили о том, что он перенял черты и своего отца, наполовину итальянца, и светловолосой матери. Из всех братьев он больше всех нравился Джексону. С серьезным и уравновешенным Джаредом было легко найти общий язык. И недаром его предприимчивая бабка по материнской линии, Хестер Пламтри, именно ему поручила вести семейный бизнес, чем он успешно и занимался. Он управлял пивоварней Пламтри, за что Джексон готов был им восхищаться.

За ним шел лорд Гейбриел под руку с молодой женой, леди Гейбриел. Две другие женщины скорее всего не выходили из дома – леди Стоунвилл до родов оставалось около месяца, а вскоре после нее должна была родить леди Джаред. Но Джексон не удивился бы, если бы услышал, что прибавления ждут и в семье младшего из братьев. Эти супруги, похоже, очень любят друг друга, несмотря на то, что их брак был заключен по предварительному контракту: только чтобы выполнить условия нелепого ультиматума миссис Пламтри. Сейчас эта величавая женщина шла с другой стороны от Гейба.

Джексон восхищался решительным характером миссис Пламтри – она напоминала ему его собственную тетушку Аду, которая вырастила его и теперь жила вместе с ним. Никто не обладал таким авторитетом у наследников, как легендарная Хетти Пламтри, которая после смерти мужа сама, без всякой помощи, построила пивоварню. Но требования, которые старая дама предъявила своим внукам, казались ему чрезмерными.

За ней через двор двигались две сестры. При виде младшей Джексон испустил глубокий вздох.

К окну подошел Мастерс и тоже выглянул во двор.

– А вот и она, самая прекрасная женщина в мире.

– Любого сведет с ума, – пробормотал Джексон.

– Осторожнее, Пинтер! – В голосе Мастерса появилась удивленная нотка. – Ведь вы говорите о моей жене.

Джексон вздрогнул. Он и не смотрел на миссис Мастерс.

– Прошу прощения, – тихо сказал он, считая более правильным не вступать в объяснения.

Мастерс никогда бы не согласился, что младшая и старшая сестры смотрятся рядом, как газель и породистая кобыла. Недавно женившийся барристер просто ослеплен любовью.

Но у Джексона глаза были открыты. Любой заметил бы, насколько младшая сестра привлекательнее старшей. Если старшая обладала ярким очарованием портовой девицы, то леди Селия была похожа на древнегреческую богиню – гибкую и стройную, с небольшой грудью и длинными ногами, изящными бровями и глазами лесной лани.

И нрава отнюдь не смиренного. Несколькими словами она могла заживо снять шкуру с мужчины.

От ее случайной улыбки у него буквально вскипала кровь.