Странствующий рыцарь Истины. Жизнь, мысль и подвиг Джордано Бруно - Страница 55

Римская католическая церковь готовилась торжественно отметить юбилейный 1600 год. Подобные юбилеи из-за наплыва верующих и продажи индульгенций приносили церкви огромные барыши.

Одним из идейных торжеств католицизма было бы раскаяние и мольба о возвращении в лоно церкви знаменитого ересиарха Джордано Бруно Ноланца.

Для него эти два последние года оказались почти напрочь лишены новостей: жизнь шла там, под солнцем, откуда не доходило до него никаких вестей. Если не считать вестью с воли наводнение в декабре 1598 года, когда вода в Тибре вздулась, поднялась на десять метров и затопила город. Потоки воды хлынули в подземелье, где находился Бруно. Его спасли от смерти… чтобы к смерти приговорить. Или помиловать? Это вовсе не исключалось.

Выбор предназначалось сделать самому обвиняемому.

Как ни странно, выбор делать он не торопился.

Ему старались помочь в этом обвинители. Его убеждали. Уговаривали. Пытали.

Он продолжал давать уклончивые ответы. От взглядов своих безоговорочно не отрекался. Хотя шел на некоторые уступки.

Близились юбилейные торжества. Но постоянно отдалялось торжество церкви над Бруно.

Беллармино, ознакомившись с некоторыми книгами Ноланца, извлек из них и доказал «восемь еретических положений». Сделано это было вполне квалифицированно: виновность Бруно в преступлениях против католической веры и церкви не вызывала сомнений. На заседании высшей церковной комиссии — конгрегации, в присутствии папы и кардиналов Беллармино огласил эти восемь еретических положений. Решено было предоставить их обвиняемому: пожелает ли он отречься от них?

Через несколько дней обвиняемого допросили в конгрегации. Он отказался подписать отречение. Ему дали шесть дней на размышление.

И вновь он не подписал отречение.

Странная складывалась ситуация. Безжалостный палач — Великий Инквизитор — уговаривает свою очередную жертву уступить, подписать не особо значимую бумагу и этим сохранить свою жизнь. Обвиняемый упорствует, делая неизбежной казнь над собой. Однако он и не торопится лишаться жизни — стало быть, любит жизнь и старается продлить ее как можно дольше.

Да, Джордано имел возможность обдумать свое положение. В иные минуты даже слабые духом способны на решительные и смелые поступки. Это — мужество отчаяния. Оно скоротечно: вспыхнет и угаснет. От подобных поступков Бруно был огражден заботами Великого Инквизитора: долгим заключением и редкими допросами, продолжительными пытками и постоянной готовностью судей принять отречение.

Беллармино напрягал память, изощрял хитроумие, дабы доказать, что Бруно повторял в своих трудах еретические положения еще первых веков христианства, давным-давно опровергнутые и осужденные церковью. «Если отвергнет их как таковые, пожелает отречься и проявит готовность, то пусть будет допущен к покаянию с надлежащими наказаниями. Если же нет, пусть будет назначен сорокадневный срок для отречения, обычно предоставляемый нераскаянным и упорным еретикам».

Джордано продолжал доказывать, что ему вменяются в вину идеи, которые еще никогда не рассматривались и не осуждались церковью. Он написал письмо папе. Оно не пошло дальше Беллармино. Тот решил, что доводы Бруно не убедительны, о чем и сообщил суду инквизиции. Затем вновь последовал длительный перерыв. Лишь через полгода, в августе 1599 года, Джордано вновь выдали письменные принадлежности. Он получил возможность сочинить покаянное письмо. Что написал он — неизвестно, записка его не сохранилась. Очевидно, инквизиторов не удовлетворил этот, как они выразились, «мемориал, представленный его святейшеству — владыке нашему». После допроса в сентябре Бруно вторично предоставили сорокадневный срок для отречения.

Ответ его получили раньше положенного срока. На этот раз Ноланец был краток. Ответ его не допускал никаких двусмысленностей. Это была не защита — удар!

«Брат Джордано Бруно, сын покойного Джованни, Ноланец, священник ордена братьев-проповедников, рукоположенный из монахов, магистр святого богословия, заявил, что не должен и не желает отрекаться, не имеет, от чего отрекаться, не видит основания для отречения и не знает, от чего отрекаться».

Ответ Бруно привел в — замешательство инквизиторов. Было решено продолжать увещевания, разъясняя еретику «слепоту и ложность его учения». Эти попытки ни к чему не привели. Оставалось последнее средство: очная встреча обвиняемого с Великим Инквизитором, с кардиналами и самим папой. Несчастный должен осознать, кому он пытается противостоять, как жалок он со своими личными убеждениями перед высокопоставленными владыками католического мира, одним росчерком пера решающими судьбы сотен, тысяч людей.

21 декабря 1599 года собралась конгрегация в полном составе.

Джордано вывели из подземелья два тюремщика с бичами в руках. Вновь этого худого, слабого телом человека представляли в образе дикого неукротимого зверя. На его шее висела веревка.

Он оказался в большом зале. На престоле восседал наместник бога на земле — папа Климент VIII — в окружении кардиналов. Поодаль толпились крупные католические чиновники, римская знать, почетные гости, рослые наемники-гвардейцы. В центр зала, перед этим великолепным сборищем, был вытолкнут обросший тщедушный человек в грязных лохмотьях. Ему задавали вопросы. Он отвечал. Вопросы были каверзные, уличающие в многочисленных ересях. Он в ответ доказывал философское учение, которое якобы не противоречит основам веры, запечатленных в священном писании. Ему напомнили: еретики прикрывают свои заблуждения и ереси свидетельствами божественного закона, и это лишь усугубляет их вину. Ибо они прекрасно знают, что в своем истинном виде не могут предстать пред верующими, дабы не быть отвергнутыми. А потому как бы опрыскивают себя ароматами, прибегая к обману.

Обвиняемый упорствует. Снова настаивает на том, что лишь в немногих пунктах его учение может вызвать сомнения в правоверности. Ему указывают: верует тот, кто в целом верует в то, во что верует церковь. А потому он не только пребывает в грехе, но и продолжает упорствовать в своих ересях.

А во всех вопросах слышится одно:

— На кого посмел восстать, против кого пытаешься идти ты, жалкий раб, ничтожный червь, полураздавленный десницей великой церкви?! Взгляни вокруг, осмотрись, осознай, явившийся из темницы и стоящий перед сильными мира сего, безумие своего упорства. Могущественные короли падали ниц пред святым престолом и целовали туфлю папы. Мудрейшие философы и богословы трудятся, подтверждая и разъясняя положения католического учения. Опомнись, закоренелый в своей гордыне, смирись!

И во всех ответах слышится:

— Я — человек, такой же, как любой другой. Я не делал зла никому. И отстаиваю свои убеждения, свою веру в мироздание и высший разум, свободу и любовь. Я не откажусь от своих убеждений, как не откажусь от своей души, своего рассудка. Все вы, облеченные властью, смертны, как любой бедняк, любой приговоренный к казни. А жизнь во вселенной и разум — вечны. Вы правы перед смертью, я — перед вечностью, бессмертием.

А вслух повторил твердо и ясно:

— Я не должен и не желаю отрекаться, мне не от чего отрекаться. Я не вижу основания для отречения и не знаю, от чего отрекаться!

Он понимал, что осуждает себя на казнь.

Великий Инквизитор — безликое олицетворение власти — остался в тщательно скрываемом смятении, понимая, что властен только над телом пленника. Душа его никому не подвластна, пока он упорствует в свободе своей. Ибо недаром сказано, что даже сам сатана не в силах овладеть душой без согласия человека. И сама церковь… Тьфу ты, прости господи, что за святотатство… Но ведь и церковь, всей силой своей противостоящая козням нечистого, не может овладеть душой этого одного малого человека без его на то согласия. Еретический государь Генрих IV, властитель великой державы, признал свои заблуждения, раскаялся и был возвращен католической церкви… Выходит, заполучить душу королей легче, чем простого смертного! Король — властелин государства — раб политической ситуации. Ради сохранения трона он готов продать свою душу дьяволу, а не только… Ах, господи, опять святотатственное сопоставление… Короче, с королями проще. А чем заставить подчиниться этого одинокого человека? Он властен только над самим собой, над своими убеждениями. Но это поистине абсолютная власть, с которой не сравнится господство никакого абсолютного монарха…