Странствующий рыцарь Истины. Жизнь, мысль и подвиг Джордано Бруно - Страница 51

— В числе прочего я говорил, — рассказывал арестант, — что всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть…

Пилат понимает: участь узника решена. Наивный мудрец подтвердил свое неуважение к государственной власти. И все-таки прокуратор хочет уяснить, насколько искренне верит осужденный в доброту людей — даже тех, кто истязал и мучил его, — и в справедливость. Спрашивает:

«— И настанет царство истины?

— Настанет, игемон, — убежденно ответил Иешуа.

— Оно никогда не настанет! — вдруг закричал Пилат…»

Да, именно так приходится думать тому, кто вынужден даже вопреки своему желанию, но во имя государства и ради своего высокого положения отправить гения на смерть. Царства Истины не будет, и это надо знать идущим путем неправды. Ибо раскроется их низость и величие осужденных ими; будущее восстановит справедливость, и потомки осудят неправедных судей.

Не хотел верить прокуратор Венеции в будущее царство справедливости, добра. А потому признал нераскаявшимся еретиком странствующего философа, проповедника грядущего царства Истины Джордано Бруно.

Но может быть, один из наиболее выдающихся и редких гениев, какие только существуют, был действительно полностью изобличен в тяжких преступлениях против церкви, ни в чем не раскаялся, а донос на него подтвердился?

Нет, не совсем так. Прокуратор Контарини познакомился с материалами допросов. Конечно, некоторые признания обвиняемого, удивительно чистосердечные, изобличают его как еретика. Он признал, что учение о троице не может понять, сомневается в нем и созерцает его колеблющейся верой. Правда, тут же добавил, что не открывал другим своих сомнений.

Ну, а как же тогда об этом узнал доносчик? И если его донос прав в данном пункте, то почему бы не были правдивы или близки к правде другие пункты?

— Не утверждал ли обвиняемый, будто чудеса, творимые Христом и апостолами, только кажущиеся чудеса и объясняются магическим искусством?

На это Джордано, воздев руки, воскликнул:

— Что же это такое? Кто выдумал такую чертовщину? Никогда я не говорил ничего подобного, и никогда мне это даже во сне не снилось. Боже мой! Что это такое? Да я лучше умру, чем позволю так клеветать на себя!

Лукавит, лукавит обвиняемый, защищая свою бренную жизнь, не слишком заботясь о душе… Да и верит ли он в ее бессмертие? Он слишком умен, и его не всегда легко понять. Возможно, доносчик пересказал его слова не совсем точно, не вполне верно уловил их смысл. Или сказано было обвиняемым о магическом искусстве только для того, чтобы приобрести щедрого покровителя, возвысив перед ним свои способности и тайные знания? Так или нет, но доля правды и в этом пункте доноса присутствует…

Протоколы последнего допроса в венецианской инквизиции, состоявшегося 30 июля 1592 года, прокуратор изучал особенно тщательно. В этот день обвиняемый заявил:

— Я не припомнил ничего, что мог бы прибавить к прежним моим показаниям.

— Однако показаниями некоторых твердо установлено, что вы распространяли ложные учения.

(Лжет инквизитор: есть лишь одно такое показание — донос. Если поверит инквизитору Бруно и признается, то даже раскаяние не спасет его от костра.)

— Это мог утверждать один только синьор Мочениго…

— Постарайтесь же достойным образом очистить вашу совесть!

— Со всей искренностью исповедал я здесь и признал свои заблуждения. И в ваших руках, высокородные синьоры, наложить на меня любое наказание, какое нужно для блага моей души и для покаяния моего в худых делах. Я же не могу рассказать больше того, что случилось, и не могу лучше выразить искреннее желание моей души (падает на колени перед трибуналом и продолжает). Смиренно прошу я бога и вас, высокородные синьоры, о прощении всех моих грехов; и я готов исполнить все, что вы разумно решите и признаете нужным для спасения моей души… И если милосердие господа и ваше оставят мне жизнь, обещаю я настоящее улучшение моей жизни. Оно заставит забыть о соблазне, которому подавал я повод до сих пор, и послужит каждому разумным примером.

Итак, обвиняемый смирился, признал некоторые свои грехи, раскаялся, просил о снисхождении, обещал впредь исправиться совершенно и намекнул, что суд над ним должен послужить примером справедливости. Прокуратор имел основание утвердить передачу этого дела светскому суду и спасти жизнь Бруно.

Но не доводы разума и человечности, даже не юридические законы решили судьбу Бруно. Судьба человека — гениального! — определялась властью двух бездушных учреждений и ходом политической игры. Средоточие мысли Вселенной — микрокосм зависел от ничтожной бумажки, составленной чиновниками.

И вот 7 января 1593 года возникла эта бумажка: постановление о передаче Джордано Бруно Риму.

В феврале арестанта, закованного в цепи, доставили на корабль. Его сопровождал доминиканец инквизитор Ипполито Беккария. Посол Венеции в Риме почтеннейше доложил папе об исполнении его распоряжения. Климент VIII торжествовал двойную победу: заполучил знаменитого еретика для расправы и унизил Венецианскую республику покорностью его воле.

Сказано в Библии: не судите, да не судимы будете. Но будто сказано не для тех, кому положено блюсти букву и дух Священного писания.

Как только окрепла церковь, превратилась в могучую организацию, так и начала творить суды — по большей части неправые: расследовались и осуждались не только поступки людей, наносящие кому-то ущерб, вред, но и мысли, убеждения, верования, которые могли поколебать величие и всемогущество… нет, не вездесущего божества, а церкви, организации — механизма, призванного подавлять человеческую личность, унижать ее недоверием и принуждением.

Но Бруно, если полностью верить его словам, сказанным Мочениго в памятную ночь ареста, не боялся трибунала инквизиции — трех мрачных, подозрительных, безжалостных судей:

— Я никого не оскорблял и не мешал жить по своей вере. Не богохульствовал, а если и говорил что-то худое, то наедине, и повредить мне нельзя. Инквизиция поможет мне вновь надеть монашеское одеяние.

— Ага, так вы были монахом!

Да, это обстоятельство стало едва ли не решающим в его процессе. Его судили, по крайней мере, формально — как отступника, предавшего церковь, которой он поклялся служить.

Церковь заполучала человека фактически со дня его рождения и контролировала его поведение до последней минуты его жизни. Ребенка крестили во младенчестве, заставляли совершать религиозные обряды — без понимания их сути, — вдалбливали несмышленышам религиозные догмы. У ребенка не было выбора. Его духовное развитие во многом было решено наперед. И предопределено не мифическими всевышними силами, а людьми, которым выгодно было не выпускать человека из-под своего влияния.

Конечно, ребенок обязан чтить родителей и уважать веру отцов. Но ведь ребенок взрослеет. Он узнает мир, людей, себя. Обретает способность заново осмыслить то, во что безоглядно верил. Имеет право сомневаться в привычных истинах и вырабатывать свое мнение…

Нет, не имеет права! Потому что человек, начиная со своих первородителей, порочен, грешен, преступен. Он никогда не перейдет в царство Истины и Справедливости, где не будет надобна никакая власть. Суждено ему покорно и безропотно, даже воодушевленно оставаться во власти церкви, которая так печется о его совести, благе и блаженстве в загробном наилучшем мире…

А что значит владычество организации, такой, как церковь? Это прежде всего неограниченная власть наместника бога — папы на земле. Затем — власть десятков кардиналов и сотен епископов. Затем — власть тысяч священников…

Так расплывается от вершины к основанию пирамида власти. Оказывается, всемерно славить церковь и упрочать ее влияние выгодно не только папе и его ближайшим приспешникам (а также их родственникам и близким). Число заинтересованных значительно больше. Все они извлекают материальную выгоду от духовного рабства подданных.