Странствие Кукши. За тридевять морей - Страница 108

Их корабль плывет к здешнему Торгу, к стоящему на берегу громадному недремлющему Волосу За Торгом виднеются кровли посада с названием Прусы. Жители посада тоже зовутся прусы.

Здесь должны покинуть корабль прусские мужи, которые, как и неревские, и славенские, когда-то бежали отсюда после разгрома Водимова мятежа, страшась мести князя Рюрика. Те, кому не доводилось возвращаться домой после многолетнего изгнания, может быть, и не поймут, что испытывают сейчас эти видавшие виды мужи, почему у них, бородатых, с обветренными задубелыми лицами, на глазах блестят слезы.

На берегу толпится множество народа, как будто здешние жители прознали о возвращении своих скитальцев и вышли встречать их.

Впрочем, здесь Торг, а на Торгу всегда толпится народ…

Однако с приближением к берегу у скитальцев к волнению примешивается удивление: лица всех людей, стоящих на берегу, обращены к реке, хотя на реке как будто не происходит ничего особенного…

Наконец становится ясно, что все глядят на их корабль.

И вот корабль с разгона утыкается в берег, корабельщики привычно выскакивают и вытаскивают его на песок.

Объятия, поцелуи, слезы, смех, рыдания… Вскоре выясняется, что прусы ждут своих изгнанников здесь, на берегу, еще со вчерашнего дня, всю ночь жгли костры – и для сугрева, и, на всякий случай, для знака корабельщикам.

Приплывшие спрашивают:

– Да откуда хоть узнали-то?

Но никто не может молвить ничего определенного – то ли чьей-то исстрадавшейся матери приснился вещий сон, то ли подсказало сердце жены, стосковавшейся по мужу, то ли ворожея наворожила… Да мало ли!.. Вести ходят своим путем, кто их проследит?

Выгружены укладки и мешки – добро вернувшихся домой прусов. Остальные плывут дальше – мимо нив и редких усадеб, мимо нарядных золотистых берез, глядящихся в Волхов, как в зеркало, мимо вечевого поля, мимо хмурого елового бора… Усадьба Шульги стоит в Нереве, а Нерев – это посад, который сейчас откроется взгляду сразу за еловым бором.

Шульга и другие плывущие неревляне уже не слишком удивляются, увидев и на своем родном берегу толпу встречающих… Пути вестей воистину загадочны! Повторяется все, что было на берегу у Торга – слезы, объятия, поцелуи…

Веселый и мужественный Шульга плачет, как дитя, на груди своей матери, женщины в темных одеждах, с застывшей скорбью на лице, которую еще не успела смыть радость от возвращения сына. А Шульга сегодня самый счастливый человек на свете – он наконец воротился домой!

Родичи Шульги – люди весьма знатные и зажиточные, это известный старинный род, прозвание их – Мысловичи, потому что какого-то их славного предка звали Мысл. Шульгин дед был посадником. Здесь в каждом посаде выбирают посадника – и в Славно, и в Прусах, и в Нереве[203]. А князь главный над ними над всеми.

Есть у Мысловичей в разных местах села с нивами и пожнями, с обширными пастбищами, с рыболовными и охотничьими угодьями, есть перевесища и борти[204]. И всюду к делу приставлены смерды. Смерды хоть и считаются свободными людьми, однако если живешь не на своей, а на боярской земле, какая уж тут свобода! За смердами приглядывают тиуны[205].

Особенно заботятся Мысловичи о приумножении скота – скот, как известно, главное богатство. Промышляют они и торговлей, торгуют в разных землях, плавают и в Югру[206], и в Заволочьс, и в Булгар, и в Киев, и даже в Корсунь, – иногда сами плавают, а чаще посылают нарочных торговых людей, наемных или холопов.

В Нереве, на своей усадьбе, тоже, как ведется у всех рачительных хозяев, держат они всякую скотину и птицу. Особенно Мысловичи любят добрых коней и ловчих птиц. Хлев и конюшня располагаются внизу, под жилыми помещениями – хоромами, но свинарник стоит отдельно от домов – смрад от свиней больно уж злой! Возделывают Мысловичи на усадьбе огород, есть у них и сад немалый. Есть, разумеется, и холопы – без холопов с таким хозяйством не управиться.

Жилые помещения над хлевом и конюшней выстроены в два яруса, про такие помещения говорят: «хоромы в два жила»[207]. Так что вместе с помещениями для скотины эти дома весьма высоки, напоминают крепостные башни.

Вдоль верхних ярусов идут гульбища с точеными перилами, покоятся гульбища на добрых столбах, а всходят на них по лестнице. Шульгин дом на высоком месте поставлен, с гульбищ его Волхов виден, как на ладошке.

Есть на усадьбе двухъярусные амбары на столбах с гульбищами на втором ярусе и много всяких других построек. А мовница поставлена за пределами усадьбы и даже самого посада на берегу Волхова: до чего хорошо, выскочив прямо с полка, с пару, с жару, бухнуться в ледяной Волхов!

Здесь, в Нереве, много высоких, таких же, как у Мысловичей хором, это все, разумеется, богатые дома. Усадьбы в Нереве стоят просторно, между ними еще есть незанятые места, их используют как выгоны для коз, которых держат главным образом ради мягкой шерсти и тонкой кожи. А прочую скотину гоняют за пределы посада – там много хороших пастбищ.

Шульгины родичи, как и все неревляне, заготовляют много рыбы – вялят, коптят и солят в бочках, благо соль своя, добывают ее на другом берегу Ильменя, в Русе. Там бьют соляные ключи и устроены варницы – соль вываривать. Неревляне, кто побогаче, держат там собственные варницы, добывают соль и для своего хозяйства, и на продажу. У Мысловичей, конечно, тоже есть доля в тех варницах.

А осень берет свое, ночи становятся все студенее, по утрам на траву ложатся заморозки – самая пора запасать клюкву. Жители усадьбы, и господа, и холопы, с рассветом седлают коней, запасаются мешками и малыми корзинками-набирушками и, прихватив еще коней в поводу, отправляются на белые мхи, а возвращаются на склоне дня с навьюченными на коней полными мешками.

Любо поглядеть, как на усадьбе сушится рассыпанная по чистым половикам клюква! Особенно споро дело идет, когда солнышко светит и ветер веет. Высушенную клюкву провеивают – сыплют на половики с высоты своего роста и ветер уносит прочь листики, стебельки и всякий иной сор.

Зимой, когда народ чаще, чем летом, одолевают разные хвори, клюква с медом помогает мало не от всех болезней.

Ни на один час не забывает Кукша о просьбе Сигню-Ефанды навещать ее. Но каждый новый день приносит новые хозяйственные заботы, от которых неловко уклониться, когда все – и гостеприимные хозяева, и челядь – погружены в них с головой. А ведь сплавать в Нов-город – не к соседу сбегать, на это, глядишь, и день уйдет.

Однажды Кукша замечает в амбаре лыжи. – Зимой можно будет бегать на лыжах в Нов-город, – мечтательно говорит он Шульге, – так-то куда быстрее будет, чем выгребать против течения!

И слышит в ответ:

– На лыжах-то добро! Только Волхов не каждую зиму и замерзает. Я вижу, тебе не терпится навестить княгиню Ефанду…

И, помявшись, добавляет:

– Бери легкий челнок и плыви, не откладывая. Пока не начались осенние бури.

– А ты поплывешь со мной?

– Нет. Меня там не ждут.

За недолгую жизнь Кукше много довелось плавать, во всяком случае, больше, чем ему самому хотелось, – и по морям, и по рекам, и по озерам, – и он успел заметить, что выгребать против течения легче не на глубокой воде, а у берега, по мелководью, лишь бы весло за дно не цепляло. Поэтому он плывет в Нов-город под берегом, мимо неревских мовниц, мимо хмурого елового бора, мимо вечевого поля, сжатых нив и порыжелых пастбищ, мимо Торга с загадочным Волосом близ берега…

Возле идола, как и на Киевском Торгу, жируют черные, как ночь, вороны. Они вьются вокруг Волоса, вовсе не оказывая угрюмому божеству того почтения, какое оказывают люди, дерзкие вороны не стесняются даже садиться ему на голову. Огромные хищные птицы лоснятся от сытости, и невольно приходит на ум: кабы не помощники-вороны, шибко раздобрел бы батюшко Волос!..