Странный Харрис - Страница 3
Ритц ушел поздно. В понедельник они посмотрят Харриса вместе.
- Одно дело ты, другое - вместе, - говорил Ритц.
Гейм соглашался. Харрис оставил в его душе тревогу.
- А крона была золотая? - спросил Ритц, уже переступивши порог. Мысль о кроне пришла ему в голову как озарение. Почему он не спросил о ней раньше?
- Золотая, - ответил Гейм. - Хотя... Рукой я ее не трогал.
Ритц кивнул и сошел с крыльца.
Что-то шевельнулось в нем неопределенное. Не мысль не образ - обрывок.
Он шел медленно по тротуару, прохожих почти не было, нал городом распростерлась полночь. Такси Ритц не взял. Мерный шаг помогал думать. Но придумать Ритц ничего не мог: вспомнилось круглое лицо Гейма, странный рассказ. Сейчас, наедине с собой, Ритц почти не верил в Харриса, в чудеса.
Так же медленно, не пожелав воспользоваться лифтом, Ритц поднялся по лестнице на пятый этаж, вошел к себе в номер. Раздевшись, не включая света, в номере было сумрачно от уличных фонарей, Ритц лег и заснул неспокойным сном.
Зато утром вскочил с кровати, очевидно, мозг, скрытно работавший во сне, шлифовал, оттачивал мысль, и теперь она пришла в голову Ритцу в готовом виде, развернувшись в нем, как пружина. Несколько минут Ритц стоял у окна, глядя на улицу, но не замечая ни людей, ни движения. Прислушивался к себе, к мысли, выстукивавшей в голове план действий.
- Дурак этот Гейм, тупица!.. - отошел Рнтц от окна. Первым его порывом было связаться с Геймом по телефону. Ритц схватил трубку, начал набирать номер, но тут же швырнул трубку на место. "Спокойнее", - сказал он себе. Не надо тревожить Гейма. Не надо подавать вида!
- О господи! - Ритц, как был, в пижаме, зашагал по комнате из угла в угол.
Иногда он издавал восклицания:
- Так! Конечно! Именно так!.. - Нервно потирал руки. Все или ничего!
Вспомнил, что эти слова не новы - говорил их, когда вкладывал деньги в предприятие с порошком.
- Но, господи, должно же повезти когда-нибудь мне!
Ритц метался по комнате в нетерпении.
В нетерпении прошли суббота и воскресенье. Ритц ел, пил, разговаривал со случайными людьми за стойкой бара. Но главным в эти дни было нетерпение. В понедельник с утра начал поглядывать на часы. Едва стрелки показали четыре, почти бегом направился к Гейму.
Он пришел раньше, чем появился Харрис. Некоторое время они сидели вдвоем - сытый, самодовольный Гейм и собранный, готовый к прыжку Ритц. Почти не разговаривали. Гейм считал, что все оговорено при первой встрече. Ритцу молчание Гейма было на руку. Ритц волновался: придет ли Харрис? От этого, казалось Ритцу, зависит его судьба, счастье или несчастье. Гейм молчал потому, что обдумывал, как освободиться от Харриса. Харрис не только пугал его, он сводил с наезженной колеи. Чудеса, фокусы, иллюзии, что бы там ни было, действовали ему на нервы, вызывали недоумение. Гейм не любил неясностей, они могли повлиять на его практику, благополучие. В сложных случаях он всегда опирался на кого-то другого - на консилиум, клинику и таким образом благополучно сбывал неприятного пациента с рук. Сейчас Гейм доволен, что он не один в ожидании Харриса, с ним Ритц. Гейм питал надежду, что и сейчас он сплавит пациента - пусть даже бездомному Ритцу: надо же помочь другу. Оба они немцы, хотя и родились здесь, в Филадельфии. В Филадельфии Гейм и Ритц окончили университет, но по образу мышления, по духу они немцы. Надо Ритцу помочь.
Наконец Харрис пришел. Втиснулся в полуоткрытую дверь боком. Вид у него был затравленный, глаза в смятении бегали, обшаривая Гейма и Ритца. Пиджак сидел на нем кургузо, галстук сбит набок. На мгновение Ритц почувствовал разочарование, до того пациент был ординарным. Не выдумка ли рассказ Гейма?
- Входите, - приветливо сказал Гейм, чуть приподнявшись в кресле. - Сегодня мы послушаем вас с коллегой. - Гейм кивнул в сторону Ритца.
Харрис слегка поклонился Ритцу и, волоча ноги, направился к креслу.
- Как вы себя чувствуете? - спросил Гейм.
- Все так же, - ответил Харрис.
- Естественно, - согласился Гейм. - С одной встречи не определишь глубину и характер болезни. Вот я и пригласил на консилиум доктора Ритца.
Харрис взглянул на Ритца, перевел взгляд на Гейма.
- Пожалуйста, - сказал тот, - повторите коротко, на что жалуетесь. Для коллеги. Да и мне послушать небесполезно. Повторите ваши... э-э... видения. - Гейм внутренне содрогнулся при воспоминания о чудовищной мухе. Однако вида не подал и даже улыбнулся пациенту.
Ритц молча смотрел в лицо Харриса.
Тот улыбнулся и тоже посмотрел на Ритца внимательным и глубоким взглядом.
Что-то дрогнуло в душе Ритца: взгляд Харриса был пристален, внимателен, проникал в душу.
- Пожалуйста, - сказал он, лишь бы что-то сказать. Отметил, что Гейм сказал это слово раньше, и он, Ритц, как попугай, повторил его. Это разозлило Ритца, и он отвел глаза под взглядом Харриса.
- Хорошо, - сказал Харрис. - Я повторю.
Медленно, тусклым голосом - Гейму казалось, что пациент в еще более угнетенном состоянии, - Харрис повторил жалобы, о которых Гейм уже слышал. Иногда пациент останавливался на полуфразе, словно к чему-то прислушиваясь, раза два оглянулся через плечо. Гейм тоже оглянулся, чувствуя, что рассказ Харриса действует на него. Так бывает в лесу ночью, когда из-за каждого дерева ждешь чего-то и не знаешь, чего.
Ритц, наоборот, превратился в слух, не отрывал глаз от лица пациента. И этим, кажется, смущал Харриса, тот несколько раз дернул плечами, словно стряхивая с себя внимание Ритца. В такие мгновения речь его становилась замедленной, он выдавливал слова через силу.
"Что за человек? - думал Ритц. - Какое у него заболевание? Самовнушение, галлюцинации?" Мелькнула даже мысль, что Харрис отчаянный наркоман. Но нет, у наркоманов не такие глаза, не такой взгляд.
- Я хочу быть человеком. Обыкновенным человеком! - заключил свой рассказ Харрис.
- Ну, а эти... галлюцинации? - спросил Ритц, невольно ругая себя за жестокость и обнаженность фразы. Спокойствие боролось в нем с нетерпением, нетерпение прорвалось в этих словах.
- Галлюцинации? - переспросил Харрис, перевел взгляд с Ритца на середину стола.
Тотчас на столе появилось яблоко - краснобокое, свежее, от него так и пахнуло запахом сада. Рядом, на стопке бумаги, появился серебряный талер чеканки шестнадцатого века. Талер был массивным, тяжелым, бумага просела под ним, сморщилась по окружности.