Странники войны - Страница 4

– Мне почему-то так и показалось, – взволнованно проговорил Кондаков. – Причем задолго до просмотра фильма.

– У нас с вами будет сугубо солдатский разговор, лейтенант. Я не зря показал вам эту «итальянскую комедию», снятую на вершине Абруццо. Мне хотелось, чтобы вы и Меринов видели, как ведут себя во время задания диверсанты, для которых рейды в тыл врага стали их обычным занятием, их профессией. Кстати, вы первый из русских, кто имел возможность посмотреть этот фильм. До сих пор его показывали лишь в рейхсканцелярии да в «Волчьем логове».

– Я немало слышал об этом похищении, – Кондаков говорил медленно, с ужасным акцентом, однако словарный запас у него оказался вполне достаточным, чтобы беседа их все же состоялась.

– Вы бы согласились принять участие в подобной операции?

Несколько секунд Кондаков напряженно смотрел на Скорцени. Широкий, иссеченный красными капиллярами лоб, бледные шелушащиеся щеки, перхотные залысины, прорезающие почти всю короткую, со стесанным затылком голову… Вечно настороженные белесые глаза.

«Лагерник! – в который раз открыл для себя штурмбаннфюрер. – Не агент, не диверсант рейха – обычный лагерник. С рожей и психологией лагерника, каких мы с коммунистами тысячами наштамповали в наших и русских концлагерях для “врагов народа”, а также для военнопленных…»

– Вам понятен мой вопрос, лейтенант? – сурово уточнил он.

– Для этого нас и готовят. Как прикажете.

– Вас готовят прежде всего к тому, чтобы вы почувствовали себя настоящими диверсантами. Чтобы из «фридентальских курсов» вы выходили людьми, перед которыми будет трепетать не только Европа, но и весь мир. Вот к чему вас готовят здесь, в замке Фриденталь. А фильм показали для того, чтобы вы, наконец, воспряли духом, а не топтались у ворот Фриденталя, словно жертвенные бараны у ног палача. Вы, любимцы смерти!

Уже умолкнув, Скорцени с такой силой громыхнул винтовкой по столу, словно гасил в себе желание разрядить в Кондакова ее магазин. Впрочем, именно это желание он сейчас и гасил в себе.

– Я уяснил, уяснил… – нервно передернул плечами Кондаков. – Посылайте, куда нужно. Если только сможем – выполним.

Скорцени саркастически ухмыльнулся и разуверенно повертел головой: «Посылайте… Выполним, если только сможем…»

– Вы уже поняли, для какого задания мы отбирали и готовили вас?

– Как сказать…

– Так поняли или нет?!

– Сталина пришить? – неуверенно проговорил лейтенант, с надеждой глядя на штурмбаннфюрера, словно школьник, пытающийся угадать ответ по глазам учителя.

– Вот именно, агент Аттила: «пришить Сталина». Не какого-то там полковничишку тыловой службы изловить, не штаб дивизии фаустпатронами зашвырять, не цистерны считать, сидя в кустах у железной дороги Москва – Ленинград, а совершить акт возмездия. Совершить который мечтают миллионы ваших соотечественников – томящихся в сибирских концлагерях, сосланных, раскулаченных, чудом выживших после организованного коммунистами истребительного голода… И это поручается именно вам, лейтенант Кондаков, офицеру Русской освободительной армии, сражающейся под командованием генерала Власова.

– Меня перевели в РОА? – попытался уточнить Кондаков, однако штурмбаннфюрер не желал отвлекаться на какие бы то ни было объяснения, прерывать полет своей фантазии. Он убеждал. Он священнодействовал, как умел священнодействовать, возводя людей в свою диверсантскую веру, только он, Отто Скорцени.

– Это о вас через несколько дней заговорит избавившаяся от тирана Россия. О вас будут писать все газеты Европы. Вас, а не меня будут прославлять все церковные колокола христианского мира. Ваше имя – кто шепотом, оглядываясь, кто с надеждой и гордостью – станут произносить на всех континентах этого покрытого плесенью мира. Так чего же вы еще ждете от меня, лейтенант? – грузно поднялся «первый диверсант рейха» и, упершись кулаками о стол, навис над застывшим от удивления лейтенантом. – Что еще должен предложить вам забытый всеми Отто Скорцени, чтобы вы, наконец, воспряли духом и почувствовали себя командос, истинным командос, подвигами которого завтра будет восхищаться весь мир? Может, мне еще нужно похитить Сталина, привезти его сюда, как привез сюда Муссолини, и бросить вам на растерзание? Вы этого хотите, Кон-да-кофф?! – прогромыхал своим наводящим ужас голосом Скорцени.

Лейтенант вздрогнул и неуверенно, словно в ожидании удара, поднялся, представая перед Скорцени во всей своей костлявой тщедушности.

– Нет, вы приказывайте, лейтенант, приказывайте! Я должен привезти Кобу сюда и швырнуть к вашим ногам?.. Однако я облегчу вашу задачу, – вдруг совершенно иным, убийственно спокойным тоном продолжил свою тронно-диверсионную речь король СС-командос. – Вам не нужно будет доставлять этого тифлисского недоучку-садиста, этого кремлевского лагерника Кобу с партбилетом ВКП(б) в Берлин. Гауптштурмфюрер Гольвег! – рявкнул он так, что даже затвор английской винтовки ходуном заходил.

– Здесь, господин штурмбаннфюрер! – возник на пороге пшеничноволосый верзила.

– Нет, Кондаков, вам не придется похищать вашего незабвенного марксистско-ленинского Кобу и везти его сюда, – словно бы не замечал появления гауптштурмфюрера Скорцени. – Я предоставлю вам право совершить возмездие прямо в России, на любом участке шоссе между Кремлем и его правительственной дачей в Кунцево. Подробности высадки в тылу большевиков, а также вашего прикрытия мы обсудим потом, а пока… Что вы смотрите на меня, Гольвег, словно нищий на миллиардера в ожидании подаяния. Где она?!

– Уже здесь.

– Так осчастливьте нас, дьявол меня расстреляй!

По тому, как немилосердно начало бросать машину, Беркут определил, что свернули на какую-то лесную каменистую дорогу, а значит – уже скоро.

И действительно, через несколько минут машина остановилась. Борт открылся, и пленным приказали быстро освободить кузов.

Еще с машины Андрей прощально взглянул на небо. Провисшее между двумя стенами высокого елового леса, оно показалось ему крышкой свинцового гроба. Кто-то из смертников, выходивших вслед за лейтенантом, нетерпеливо толкнул его под эту крышку, словно испугался, что закроется раньше, чем окажется под ее убийственным сводом.

Переводчика немцы не прихватили. Однако офицера это не смущало. Все, что он хотел выкрикнуть, он выкрикивал по-немецки, нисколько не заботясь о том, чтобы обреченные понимали его. Но они его все же понимали. Сейчас с ними говорили языком смерти, а он понятен всем. Точно так же, как понятны слезы или мелодия похоронного марша.

Оказавшись на земле, Андрей мигом оценил обстановку. Машины поставлены с двух сторон, задними бортами к углам ямы. Впереди уже выстроилось отделение палачей. По ту сторону стояло пятеро изможденных пленных с лопатами в руках. Они выкопали эту яму, им же предстояло и погребать своих собратьев по судьбе. Смертникам они казались счастливчиками, обласканными небесами.

Лейтенант тоже понимал, что могильщикам еще, возможно, посчастливится прожить несколько дней. Но чувства зависти это у него не вызывало. Впрочем, чувства ненависти к ним тоже не было. Еще он обратил внимание, что пленных выгнали пока что только из одной машины. На другой брезент не был откинут. Неизвестность пугала скрытых за ним людей не меньше, чем бездна могильной ямы.

– Что там?! – панически кричали из-под брезента. – Где вы?! Вас расстреливают?!.

– Прощайте, земляки! – решился ответить им кто-то из группы Беркута. – Здесь наша гибель! Рвите брезент! Бегите!

И люди пытались рвать его. Машина заходила ходуном. Рослый водитель бил в брезент стволом автомата, пытаясь таким образом укротить наиболее отчаянных.

Тем временем конвоиры штыками оттеснили обреченных к яме. Андрей оказался у самой ее бровки, между стариком и каким-то пленным в старой, почти истлевшей гимнастерке.

– Вы приговорены! – устало, с презрительной ленцой бросил немолодой уже обер-лейтенант, командовавший расстрелом. – Приговор вам известен! Формальности, связанные с зачитыванием его, думаю, лишние.