Страницы поэзии (Героика) - Страница 3
Не Кузьме Ильину, не Федоту Седых, а тебе, за то что живой, и за то, что соблюл государев стяг Крест-Егорий, славы солдатской знак, увольненье на месяц- гуляй, казак! И "катенька" на пропой!
Так сказал генерал и к могилкам пошел, на песке оставляя след... Строй ровняя, лежали поручик Лукин, юнкер Розен, фельфебель дядька Устин, половина Федота, Кузьма Ильин и толмач-киргизец Ахмет.
...Что смеетесь, ребята? Не брешет дед. Был когда-то и я в чести. Был не промах, а нынче сошел на нет, стал один как перст и гол как сокол... Кто сегодня с монетой в кабак пришел? Не побрезгуйте поднести.
* * *
На истрепанной книги пожелтевших страницах, что увидели свет четверть века назад, я прочел о китайцах, защищавших Царицын, тот Царицын, который теперь Волгоград.
Может, авторы нынче вконец осторожны, а возможно - редакторы слишком умны, только книжек на полках найти невозможно о китайских солдатах гражданской войны.
...Узкоглазые дети предместий Пекина, никогда никому не желавшие зла, вас Россия ввозила рабочей скотиной, но другая Россия вам ружья дала!
Белочешских винтовок звенящие пули вашей крови в сраженьях отведали власть умирали в атаках китайские кули, на Советской земле, за Советскую власть.
Вас начдивы считали козырною мастью, для запаса держа, как наган в кобуре, и бросали на карту послушные части, как последнюю ставку в военной игре.
По ночам вы дрожащие песенки пели, пили терпкий сянь-нянь, гиацинтовый чай... Имя "Ленин" сказать не всегда и умели, только знали, что Ле Нин придет и в Китай.
Так зачем же теперь осторожность такая? Уж казалось бы, это понять не хитро: если там, за стеною, добро вспоминают, то пристало ли нам забывать про добро?
Разве можно забыть ваши желтые лица? Как нам нужно сейчас оглянуться назад на китайских парней, защищавших Царицын. Тот Царицын, который теперь Волгоград!
Августовский полонез
Провисли провода, как аксельбанты, замедлилось движение минут... Союзники молчат. И нет десанта. И танки из-за Вислы не идут.
Закат цветет в развалинах кроваво, разрывы, как басовая струна, который день сражается Варшава, но ясно, что не справится она.
За Польшу, за Варшаву и за Бога! Еще чуть-чуть, а там наступит ночь... Панове! Простоим еще немного, союзники не могут не помочь!
Разбитых танков мертвое железо на мостовых. Среди дырявых стен звучит в предместьях вместо полонеза "Хорст Веесель" пополам с "Лили Марлен",
Кварталы тонут в тыловом тумане, закатный луч осколки посекли... Так где же ваши "Томми", англичане? И где же ваши "брони", москали?!
Гниет в крови растерзанная слава. На западе бледнеет алый жгут. Последний день сражается Варшава.:. И танки из-за Вислы не идут.
* * *
Историк был талантлив в меру, и - торжества настала дата! он вскрыл ошибки Робеспьера и скоро станет кандидатом.
Архивной пылью пропитался, но доказал неоспоримо, в чем Неподкупный ошибался и почему - непоправимо.
Его солидную работу ругать не нужно и не стоит... И все ж... дружок! - оставь работу и помечай. Ведь ты - историк!
Представь себе, что ты в Конвенте, когда камзол промок от пота, когда на каждом документе печать - как пропуск к эшафоту, когда звонок не слышен в шуме, когда людей звереют лица... И ты идешь к пустой трибуне под хриплый ропот якобинцев... И вот, ссылаясь на примеры, не слыша стонов и проклятий, ты критикуешь Робеспьера, совсем как в автореферате! Как перед стареньким доцентом, что дал тебе когда-то тему, ты представляешь документы. Ты чертишь выкладки и схемы. Но в зале вой: "Да как он смеет!" - и, темляком метя по доскам, уже идет к тебе гвардеец, а за окном скрипит повозка... В лицо плевки. Сверкают шпаги. Тебя ведут по коридору...
Историк прячет в стол бумаги до наступленья термидора.
* * *
Роты двигались на Трою... Впрочем - эка незадача! в древней Греции герои не поротно шли. Иначе я рассказ начну: на Трою орды шли... И вновь напутал! Как делили там героев, разве вспомнить за минуту? Батальоны? Легионы? Полной точности не надо! Шли пехотные колонны к Карфагену, к Сталинграду... Расточители монеты, пожиратели припасов шли под сильные куплеты, чтобы стать кровавым мясом. Чтобы птичьим стать обедом шли, тащя мечи-винтовки... И брели за войском следом нерожденные потомки.
Как рождаются боги?
Как рождаются боги? Рассуждали об этом мы в трактирах, памфлетах и даже куплетах, и мудрец, и бездарность подводили итоги, но никто не ответил, как рождаются боги. Век двадцатый, по счастью, фанатизма не знает, атеисты спокойно по Европе гуляют, и, к Познанью стремясь, в череде аналогий вновь приходит к вопросу: как рождаются боги?! ...Палестинское небо обуглено зноем, лица нищих у храма измазаны гноем, и, облеплен мушней, побелев как бумага, на Голгофе-горе умирает бродяга. Не умея провидеть всех грядущих столетий, самый умный бродяга из рожденных на свете, самый добрый бродяга... И не знает, прибитый, что бессилье его обернется молитвой, что проникнет из хижин в царевы чертоги, что кострами взойдет... Так рождаются боги!
...Или так: по дороге, сухой и соленой, мчится конная лава под стягом зеленым. На горбатых носах исступление стынет, полумесяца сабля висит над пустыней, и глядит в никуда непонятно и пьяно человек на соловом, творец аль-Корана. Человек, не умевший простить и проверить, осознавший свой долг приоткрывшего двери. Гулко тают в песках лошадиные ноги в этом первом походе... Так рождаются боги!
...Или так, наконец: на распутьях Востока, там, где даже Добро превратилось в жестокость, где не просто казнят, а сначала терзают, седовласый старик одиноко блуждает. К нищете и богатству приходит с советом, не взыскуя даров, не связуя обетом, рядом с тем, кто несчастлив, в любой неудаче, он, где словом, где делом, где взглядом горячим ободряет и учит. И в шафранные тоги одеваются царства... Так рождаются боги!
...Да, вопрос из вопросов, загвоздка столетий: как рождаются боги на нашей планете? Откадили курильницы, гимны отпеты, нынче есть на любые вопросы ответы... И в одном лишь вопросе мы все так же убоги, в этом вечном вопросе: как рождаются боги?..
Дары судьбы
Если б судьба усмехнулась: "Ладно! Бери, что желаешь, воля твоя!" Если б долиной легла необъятной передо мною доля моя, и в этом искусе многомиллионном Судьба б намешала щедрой рукой лихую удачу Наполеона, и Дантов талант, и Кантов покой так вот, если б это свершилось чудо, в минуту везения своего я выбрал себе бы лук Робин Гуда, а больше, наверное, ничего. Обычная палка из тисовых кущей с тетивой, поющей звончей рогов. Отличный лук, без промаха бьющий любую пакость за сто шагов! Но мне тогда бы судьба сказала, зарей поплотнее укрыв плечо: "Все ясно. Но этого все же мало. Сегодня добра я. Бери еще!" И с ней согласился бы я без спора, ведь сто шагов - увы, не длина, коль полпланеты берут за горло подлый расчет и злая война, повсюду добру заломили руки, а зло, как всегда, повсюду в чести и даже с Робина верным луком пешком не справиться, как ни крути. Судьба подвела бы жеребчиков в мыле арабской, текинской и прочих пород. Судьба предложила бы автомобили и даже, расщедрясь, ковер-самолет! Но в этом скопище конно-машинном, хлещущим гривами на ветру, я б отыскал осла Насреддина и, взяв за ухо, сказал: "Беру!" Я знаю - Судьба языком прищелкнет и станет улыбка ее мягка: где конь падет, а мотор заглохнет там нет преграды для ишака! И я бы поехал по белу свету ногами в пыли, а задом в седле и всякая мерзость ручаюсь за это! в копыта бы кланялась светлой стреле. И я бы вовек не искал причины признаться, что ноша не по плечу... Лук Робин Гуда, ишак Насреддина, а большего, право, и не хочу!