Страна Печалия - Страница 134

—

Это почему вдруг? Чего такое говоришь, мать, одумайся. Он владыка над нами, и не тебе судить дела его…

—

И слава богу, что не мне, а то я бы точно присудила ему все, что положено, не побоялась бы в глаза сказать, кто он таков и чего заслуживает.

—

Охолонись, матушка, одумайся, против кого голос свой бабий возвысила? А вдруг да услышит кто? Тогда как быть?

—

Хуже все одно не будет, — распаляясь, отвечала Марковна. — Опостылел мне и Тобольск ваш и обычаи здешние. Кругом неправда одна…

—

Не ты ли недавно мне говорила, что в Тобольске спокойнее жить? — напомнил ей Аввакум. — Что ж от своих слов теперь отрекаешься?

—

На кладбище тоже спокойно, да не все туда стремятся по своей воле. Глянь, что вокруг творится. Ужель не видишь?

—

И что ж такое творится? — не уступал ей супруг. — На всей Руси так живут и дальше жить будут. Чем тебе город этот не угодил?

—

Божьей воли и святости здесь нет, вот что я тебе отвечу, — выпалила она и хотела уйти, но протопоп загородил ей дорогу, желая закончить миром вспыхнувшую вдруг, казалось бы, ни с того ни с сего ссору.

—

Нет, ты скажи, какой такой святости ты не увидела? Да ее простым глазом и не различишь, она только лишь душой ощутима, и то далеко не всем. А ты туда же, расходилась! Святость ей подавай!

Марковна стояла напротив него и не мигая смотрела прямо мужу в глаза, словно увидела там что-то ранее незнакомое, и теперь удивлялась, как же не распознала это все раньше.

—

Святость в каждом человеке живет, тебе ли не знать, — сдержанно ответила она и неожиданно отвернулась. — А здесь что не человек, то и пройда. Ты, словно в другом мире живешь, ничего не видишь, что вокруг творится. Не знаешь даже, куда Яшка Плотников делся, что у Спиридона, бывшего келейника, жена умирает, а владыка твой ничего слышать не желает и требует, чтоб он обратно к нему вернулся, грозится сослать в тартарары, если ослушается… И никто ведь не заступится, не поинтересуется, что да как… Только о себе народ местный печется, а до других дела нет…

Теперь уже Аввакум озадаченно посмотрел на жену, будто тоже, как и она, мгновение назад увидел в ней то, что до сих пор она от него скрывала. Он осторожно взял ее за ладонь правой руки и поднес к своей груди, спросил:

—

Слышишь, как бьется? Думаешь, просто мне дается все? Порой кажется, вот не выдержу, как тот боярский сын, и рухну на землю… Ан нет! Постою чуть, отдышусь и дальше иду… Через силу! Молитву ежеминутно шепчу, часами на коленях перед образами стою, чтоб Господь сил дал… А назавтра опять все сначала…

—

Вот-вот, на колу молчало, начинай сначала, — улыбнулась Марковна, — за молитвами своими и о людях забываешь, только о себе и думаешь… Совсем таким же стал, как все тутошные…

Услышав такой ответ, Аввакум хотел было достойно ответить супруге о силе молитвы, о ее важности, но… вдруг осекся, поняв, что Марковна слышала все это десятки, а то и сотни раз, а сейчас речь идет совсем не о молитве, а о нем самом. И пустыми словами тут не отделаешься, а потому лучше пойти ей навстречу и поинтересоваться тем, о чем она только что сказала.

—

Ты… это… — начал он нерешительно, не зная, о чем спросить, — про Якова чего-то говорила, про Спиридона и жену его. Что там у них? Может, помощь какая требуется?

Марковна с усмешкой глянула на мужа, вернулась обратно на свое излюбленное место возле печки и не торопясь начала рассказывать про Якова, которого местные охотники видели в лесу, где он режет идолов для остяков, а те его за это кормят и почитают чуть ли не за главного своего шамана.

—

Быть того не может! — воскликнул Аввакум. — Он что же, веру православную поменял, что ли? Поганым язычником стал? Совсем о спасении души не думает, паразит этакий. Отправить бы за ним приставов и к ответу призвать.

—

У тебя одно на уме: призвать, на цепь посадить! — отвечала Марковна. — А он веры своей и не менял вовсе. У него никакой веры сроду и не было. Жил, и все тут. Думаешь, здесь мало таких? Да половина горожан так живут.

Аввакум не нашелся что ответить. Понимал, все его доводы не имеют смысла, если Анастасия Марковна что-то решила, то вряд ли изменит свое мнение. Да в чем-то он был с ней согласен, если судить по прихожанам, что ходили в храм, где он служил. Наверняка и другие были ничем не лучше. Сибирь, что тут еще скажешь…

—

А у Спиридона, что и впрямь жена больно плоха? Чем больна, скажи хоть. Мне обо всем том откуда знать, — повернул он разговор в другую сторону.

—

Кто ж скажет, чем она больна. Сохнет на глазах, и все тут. Сокрушается, что без благословения владыки обвенчались, оттого, дескать, и болезнь ее. Я к ней нет-нет, да загляну. Дите, правда, здоровеньким растет, а на Спиридоне лица нет, любит Лукерью свою и к владыке идти сызнова в келейники ни за что не желает. А тот, словно взбесился, подайте ему Спиридона, будто других людей в городе нет…

Об этом Аввакум слышал неоднократно и от Дарьи и от других людей. Зная упрямый нрав владыки, говорить с ним на эту тему было бесполезно.

—

Дурень твой Спиридон, иначе и не скажешь. Где он другое место найдет? Никто его к себе не примет. Так и будет до старости лет с обозами ходить да мешки грузить. А так, послужил бы год-другой, владыку, глядишь, время придет в Москву отзовут, и он с ним туда перебрался бы… Кто он есть, Спиридон этот? А туда же, супротив самого архиепископа пошел. Плохо кончит. И весь сказ.

—

Ты вон супротив самого патриарха пошел, и ни за что тебя в сторону не свернешь. А чем тот же Спиридон плох? — поддела его Марковна за больное место.

—

Ну, ты и сравнила! — окончательно разозлился Аввакум и, не желая продолжать спор, выскочил на улицу.

Ярко светило солнце, по небесному небосклону шустро сновали ласточки, предвещая скорый дождь. Аввакум вышел со двора на улицу и увидел, что возле дома Устиньи стоит пара оседланных лошадей, показавшихся ему знакомыми. И точно, вскоре к ним вышел один из казаков, что зимой бросился на защиту протопопа и его семьи от подручных Ивана Струны. Он нес охапку сена и кинул ее под ноги лошадям, которые тут же склонили морды и принялись мягкими губами подбирать с земли высохшую траву, смачно при том хрумкая своей жвачкой. Увидев Аввакума, казак низко поклонился и пошел к нему навстречу.

—

Так и думал, непременно с вами, батюшка, свидимся, — проговорил он на ходу и наклонил голову под благословение.

—

Бог благословит. — Аввакум привычно перекрестил его и увидел, что у казака на левой щеке розовеет полоска свежего шрама. — И кто тебя так, станишник, полоснул знатно? — указал он на шрам. — Еще бы чуть — и головы лишился начисто…

—

Оно, может, и проще было бы, без головы-то, — улыбнулся тот в ответ, — а то всякие печали и заботы в нее лезут, покоя не дают, — отшутился он.

—

Видать, забот много, коль в поездках все. Откуда прибыли на сей раз?

—

Дальше Сибири-матушки никуда не уезжали, — неопределенно ответил казак, — здесь все тропки-дорожки знаем, куда надо, всегда доберемся. Главное, чтоб конь не подвел.

—

Кони, как погляжу, у вас добрые, ухоженные, — похвалил Аввакум мирно щиплющих сено коней, — чего не расседлываете? Спарились, поди, после дальней дороги, пусть отдохнут, да и седла посушить надо.

—

Успеется, — отвечал его собеседник, бросив взгляд в сторону своих верных спутников, — чуть передохнем сами у знакомой нашей, оглядимся, а потом уж решим, как и что.

—

Значит, не оставили своей затеи?

—

О чем речь? — сделал тот вид, будто бы не понял вопроса и хитро прищурился, топорща пшеничные усы.

—

Сам знаешь, о чем, — тоже улыбнулся протопоп, — наслышан о ваших похождениях, людская молва наперед вас бежит. Даже знаю, где побывали, и как стрельцы в Таре вас чуть в полон не взяли…