Страна мечты (СИ) - Страница 9

– Все очень просто, – позже говорил мне Патоличев в непринужденной беседе, – совокупный экономический потенциал англосаксонских стран составляет примерно 55–60 % от мирового экономического потенциала, а наш, даже если бы мы воспользовались преимущественным правом разграбления Германии, не превысил бы 10–15 % от него же, и то не сразу – предприятия надо демонтировать, возвести цеха, перевезти оборудование, смонтировать его на новом месте, обучить персонал. То есть англо-американцы скорее всего просто раздавили бы нас за счет экономического превосходства – возможно, после некоторой мирной передышки. Объединив же наши ресурсы, мы имеем примерно 25–30 % от мировой экономики – с возможностью быстрого роста. Что уже дает хороший шанс.

Таким образом мы оказались накрепко привязаны к России. Но благодаря этому русские были заинтересованы в нашем процветании так же, как в своём. Огромную роль в становлении Новой Германии и «Немецком экономическом чуде» сыграл как гений доктора Эрхардта, так и, с русской стороны – Институт общей статистики имени Кондратьева при русском Министерстве финансов. И я абсолютно убежден, что ГДР никогда не стала бы наиболее промышленно развитой страной Европы, окажись мы в сфере влияния США!

После решения текущих дел Николай Герасимович Кузнецов предложил мне задержаться. И сказал:

– Михаил Петрович, мне бы хотелось с вами побеседовать о предельно серьезном – но этот разговор должен остаться сугубо между нами. Вы не возражаете?

Я прекрасно знал, что Николай Герасимович, при всей его жесткости и решительности, является предельно порядочным человеком, никогда не замешанным ни в каких интригах и не лезущим в политику; но я хорошо понимал и то, что наше знание о будущем, пусть неполное и отрывочное, может стать, высокопарно изъясняясь, не только мечом против внешних врагов, но и отравленным кинжалом во внутренних разборках, недаром Берия старался, обкладывая нас по всем возможным направлениям, отнюдь не только ради соблюдении режима секретности. Все же я бы отказался, предложи мне такой разговор кто-то другой, но сыграли свою роль и человеческая порядочность Николая Герасимовича, и корпоративная солидарность потомственного морского офицера, и, не стану скрывать, мое глубочайшее уважение к нему, как к создателю советского флота.

– Да, товарищ нарком, – ответил я, – даю слово офицера.

– Михаил Петрович, давайте без чинов, – предложил Кузнецов.

– Почту за честь, – ответил я.

– Михаил Петрович, я никогда не спрашивал вас о своей дальнейшей судьбе, считая это неуместным, хотя, не стану скрывать, мне очень хочется это знать – не сочтите мои вопросы завуалированной попыткой узнать свое будущее, – начал объяснять свою позицию Николай Герасимович, – но сейчас в верхах начались нехорошие шевеления, касающиеся послевоенного распределения средств между армией и флотом, поэтому я хочу спросить вас прямо, что было с флотом после войны, в вашем прошлом?

Я немного помедлил – говорить горькую правду о послевоенном погроме флота мне очень не хотелось, но лгать Николаю Герасимовичу, не отделявшему свою судьбу от судьбы нашего флота, вложившему в него свою душу, я не мог даже «во спасение».

– Будет плохо, Николай Герасимович, – глядя ему в глаза, ответил я, – подробностей я, честное слово, не знаю, но после войны была большая драка не просто за финансирование, столкнулись две концепции будущего флота – армейцы хотели видеть флот силой, обеспечивающей потребности армии, тогда как моряки выступали за флот – равноправную армии силу. Вы и ваша команда выступали за строительство мощного, сбалансированного флота, со временем способного бросить вызов янки – армейцы же хотели, во-первых, поддержки приморского фланга армии, во-вторых, еще одну «Битву за Атлантику» силами подводных лодок, чтобы в будущей войне пресечь поступление американских подкреплений и снабжения в Западную Европу.

Сухопутчики победили – обеспечив и упразднение самостоятельного наркомата ВМФ, и разгром флотских кадров, и фактическое замораживание строительства тяжелых надводных кораблей, классом выше легкого крейсера на полтора десятилетия – крайне однобокое развитие нашего флота, которое так и не удалось преодолеть, несмотря на все усилия Сергея Георгиевича Горшкова. Наш флот стал вторым в мире после американского, присутствуя во всех океанах, – но мы так и не избавились от крена в сторону легких сил и подплава, единственный нормальный авианосец построили в самом конце советской эпохи (кстати, его назвали в вашу честь). А второй, однотипный ему, готовый на восемьдесят процентов, в 1991 продали за границу на слом – и по этой цене его купили китайцы и собираются достраивать. Крейсера и эсминцы выходили недопустимо малыми сериями, отчасти из-за того, что судостроительная промышленность срывала по срокам все программы ВМФ.

В 1947 году был неправедный «суд чести», именно что в кавычках, вошедший в историю как «Дело адмиралов» – где вас, Галлера, Алафузова и Степанова, с подачи Булганина, обвинили в передаче союзникам данных по высотной парашютной торпеде, некоторым артиллерийским системам, картографической информации. Всех признали виновными, и дело передали в Военную коллегию Верховного суда, где вас понизили в звании до контр-адмирала, а остальным дали срока. Алафузову и Степанову вы смогли немного помочь в 1951 году, добившись их перевода из одиночек в общие камеры, а Галлер умер в заключении в 1950 году.

– Михаил Петрович, очень деликатный вопрос, – помолчав, спросил Кузнецов, – поймите меня правильно, пожалуйста, – мне надо знать, кому я могу доверять – не для себя, для флота – кто предал?

Мне было трудно ответить на этот вопрос, очень уж это отдавало доносительством, но глядя в глаза Кузнецову, я понял, что он не лукавит. И будет стараться для флота – не для себя.

– Первоначальный донос написал каперанг Алферов, а топили вас Абанькин, Левченко, Харламов под руководством старавшегося изо всех сил Кулакова.

Николая Герасимовича просто передернуло от брезгливости – и я его хорошо понимал, будучи наслышан еще от отца об исполнителях расправы. Кадры были один другого краше – Алферов, при сомнительных послевоенных заслугах в создании атомного оружия, в 30-е увлеченно искал и находил «вредителей и врагов народа» на минно-торпедном производстве. Не замеченный в каких-либо успехах во время войны Абанькин тем не менее получил орден Ушакова неизвестно за что – надо полагать, на суде он отрабатывал сию высокую награду. Харламов почти всю войну руководил нашей военно-морской миссией в Великобритании, так что объявить его английским шпионом было легче легкого – вот и доказывал свою лояльность предательством. Левченко, после сдачи Керчи, заработавший прозвище «подземный адмирал», едва спасенный Кузнецовым от расстрельной стенки, и «отличившийся» организацией и планированием десанта на остров Соммерс, – комментировать этот организм, «отблагодаривший» Кузнецова за спасение своей шкуры, мне просто не хотелось. Ну и главный инквизитор ВМФ Кулаков – в оценке этого деятеля батины сослуживцы придерживались редкого единодушия, искренне сожалея, что его никто не утопил в выгребной яме. К сожалению, таковы были реалии сталинской эпохи – мужество и самоотверженность, честность и порядочность тесно соседствовали с жестокостью и предательством, доносительством и мерзостью, зачастую тесно переплетаясь в непредставимых для человека другой эпохи сочетаниях.

– Михаил Петрович, а что, по вашему мнению, надо сделать, чтобы избежать такого исхода нашего противостояния с армейцами? – спросил меня Кузнецов.

Нельзя сказать, что я был шокирован, услышав этот вопрос – я просто выпал из реальности, услышав такое; представить себе вариант, когда Кузнецов просит у меня совета, я не мог. Вообще. Никак. Это было невозможно – и точка.

– Не знаю, Николай Герасимович, честное слово, – ответил я, – понимаете, я всю жизнь был простым исполнителем, и не более того – я просто не умею интриговать, не мое это, поверьте; а уж интриги в таких сферах находятся на таком расстоянии от сферы моих знаний и умений. Честное слово, я просто не знаю, что тут можно сделать..