Страх и нищета в Третьей империи - Страница 13

Муж. Но народу не все равно, если при мысли о ризнице ему мерещатся всякие гадости.

Жена. Ну а что же им делать, если такие вещи действительно происходят?

Муж. Что им делать? Не мешало бы им хоть раз на себя оборотиться. У них в Коричневом доме будто бы вполне чисто.

Жена. Но ведь эти процессы доказывают оздоровление нашего народа, Карл!

Муж. Оздоровление! Хорошенькое оздоровление! Если это называется здоровьем, то я предпочитаю болезнь.

Жена. Ты сегодня все время нервничаешь. Что-нибудь случилось в школе?

Муж. Что могло случиться в школе? И, пожалуйста, не тверди постоянно, что я нервничаю, именно от этого я и начинаю нервничать.

Жена. Почему мы вечно спорим, Карл? Прежде...

Муж. Этого только я и ждал! "Прежде"! Ни прежде, ни теперь я не желал и не желаю, чтобы кто-нибудь отравлял воображение моего сына.

Жена. Кстати, где он?

Муж. Откуда мне знать?

Жена. Ты видел, как он ушел?

Муж. Нет.

Жена. Не понимаю, куда он мог деться. (Зовет.) Клаус Генрих!.. (Выбегает из комнаты. Слышно, как она зовет сына. Через некоторое время она возвращается.) Он действительно ушел!

Муж. Почему бы ему и не уйти?

Жена. Дождь льет как из ведра!

Муж. Незачем так волноваться, если мальчику захотелось выйти из дому.

Жена. Что мы, собственно, говорили?

Муж. Какое это имеет к нему отношение?

Жена. Ты так несдержан последнее время. -Муж. Во-первых, это вовсе не так, а во-вторых, если бы даже я действительно был несдержан последнее время, то какое это имеет отношение к тому, что мальчика нет дома?

Жена. Но ведь они всегда прислушиваются.

Муж. Ну и?..

Жена. "Ну и..." Что, если он начнет болтать? Ты ведь знаешь, что им вколачивают в голову в Гитлерюгенд. От них же прямо требуют, чтобы они доносили обо всем. Странно, что он так тихонько ушел.

Муж. Глупости.

Жена. Ты не заметил, когда он ушел?

Муж. Он довольно долго стоял у окна.

Жена. Хотела бы я знать, что он успел услышать.

Муж. Но ведь ему известно, что бывает, когда на кого-нибудь донесут.

Жена. А тот мальчик, о котором рассказывал Шмульке? Его отец до сих пор в концлагере. Если бы мы хоть знали, до каких пор он оставался тут в комнате.

Муж. Все это совершеннейший вздор! (Пробегает по другим комнатам и зовет мальчика.)

Жена. Странно, что он, не сказав ни слова, просто взял и ушел. Это на него не похоже.

Муж. Может быть, он пошел к товарищу?

Жена. Тогда он у Муммерманов. Я сейчас позвоню туда. (Снимает телефонную трубку.)

Муж. Уверен, что это ложная тревога.

Жена (у телефона). Говорит фрау Фурке. Добрый день, фрау Муммерман. Скажите, Клаус Генрих у вас?.. Нет?.. Не понимаю, куда он пропал.... Вы не знаете, фрау Муммерман, комитет Гитлерюгенд открыт по воскресеньям?.. Да?.. Большое спасибо, я сейчас позвоню туда. (Вешает трубку.)

Оба некоторое время сидят молча.

Муж. Что он, собственно, мог слышать?

Жена. Ты говорил про газету, И про Коричневый дом - что было уже совершенно лишнее. Ты ведь знаешь, какой он истинный немец.

Муж. А что я такого сказал про Коричневый дом?

Жена. Неужели ты не помнишь? Что там не все чисто.

Муж. Но это ведь нельзя истолковать как враждебный выпад. Не все чисто, или, как я сказал в более мягкой форме, не все вполне чисто - что уже составляет разницу, и притом довольно существенную, - это скорее шутливое замечание в народном духе, так сказать, в стиле обыденной разговорной речи, которое всего лишь означает, что, вероятно, даже там кое-что не всегда обстоит так, как хотелось бы фюреру. И я намеренно подчеркнул этот оттенок вероятности, сказав, как я отлично помню, что даже и там тоже - "как будто" не все вполне - заметь, именно - "не вполне" чисто. Как будто! А не наверно! Я не могу сказать, что то или иное там нечисто, для этого у меня нет никаких данных. Не бывает людей без недостатков. Только это я и хотел сказать, да и то в самой смягченной форме. Сам фюрер выступал однажды с гораздо более резкой критикой по этому поводу.

Жена. Я тебя не понимаю. Со мной тебе незачем так разговаривать.

Муж. Ну знаешь, как сказать. Мне ведь совершенно неизвестно, где и с кем ты болтаешь о том, что может иной раз вырваться сгоряча у себя дома. Разумеется, я далек от того, чтобы обвинять тебя в легкомысленном распространении слухов, порочащих твоего мужа, точно так же как я ни на минуту не допускаю, чтобы мой мальчик мог предпринять что-либо против своего отца. Но делать зло и отдавать себе в этом: отчет - вовсе не одно и то же.

Жена. Замолчи наконец! Лучше бы ты следил за своим языком! Я все время ломаю себе голову и не могу вспомнить, когда именно ты сказал, что в гитлеровской Германии жить нельзя; до того или после того, как ты говорил о Коричневом доме.

Муж. Я вообще ничего подобного не говорил.

Жена. Ты в самом деле разговариваешь со мной так, как будто я полиция! Я же только пытаюсь вспомнить, что мог слышать мальчик.

Муж. Гитлеровская Германия-выражение не из моего лексикона.

Жена. И про квартального наблюдателя, и что в газетах сплошное вранье, и то, что ты на днях говорил о противовоздушной обороне. Мальчик вообще не слышит от тебя ничего положительного! Это безусловно плохо действует на юную душу и только разлагает ее, а фюрер всегда повторяет, что молодежь Германии - это ее будущее. Но мальчик, конечно, вовсе не такой, чтобы просто побежать туда и донести. Ох, мне прямо-таки тошно.

Муж. У него мстительный характер.

Жена. За что же он стал бы мстить?

Муж. А кто его знает, всегда найдется что-нибудь. Может быть, за то, что я отнял у него лягушку.

Жена. Но это было еще на прошлой неделе.

Муж. Он таких вещей не забывает.

Жена. А зачем ты ее отнял?

Муж. Потому что он не ловил для нее мух. Он морил ее голодом.

Жена. У него действительно слишком много других дел.

Муж. Лягушке от этого не легче.

Жена. Но он ни слова об этом с тех пор не говорил, а сейчас я дала ему десять пфеннигов. И вообще мы ему ни в чем не отказываем.

Муж. Да, это называется подкупом.

Жена. Что ты хочешь сказать?

Муж. Они сейчас же заявят, что мы пытались его подкупить, чтобы он держал язык за зубами.

Жена. Как ты думаешь, что они могут с тобой сделать?