Страх - Страница 2
Продираясь сквозь человеческую толчею к эскалатору, я то и дело натыкался на серые, потяжелевшие, ставшие вдруг серьёзными взгляды людей, до сего момента замкнутых в сонно-равнодушной скорлупе обособленности, - словно шоры упали с их глаз, на минуту обнажив сердца и души. Взгляды пересекались, и на их стыке рождалось нечто вроде взаимного понимания и солидарности. Такова природа человека: в экстраординарных ситуациях, когда в привычное размеренное существование вторгается что-то постороннее, иррационально-чуждое, грозящее мирному течению его жизни, в нём пробуждается центростремительный инстинкт к единению, потребность во взаимоподдержке, плече соседа; коллективистские начала тогда берут верх над мещанским индивидуализмом. Картина смерти себе подобного невольно заставляет человека задуматься о бренности собственного существования, на какое-то, пусть недолгое время отодвигает на задний план повседневную мелочную суету и нескончаемый конвейер бытовых проблем. И - будем говорить откровенно приносит своего рода облегчение: на этот раз, слава Богу, смерть прошла стороной, избрав в качестве жертвы другого; значит, мой черёд ещё не настал.
Я ступил на ленту эскалатора и, увлекаемый медленно ползущими ступенями, поплыл наверх. Тут-то у меня и мелькнула эта мысль: не иначе, как тот несчастный - жертва махинаций МММ, словно леденцов наглотавшийся подслащённых иллюзий и не смогший их переварить. Всё происшедшее сводилось именно к такому выводу. Впрочем, я мог и ошибаться. Какая, собственно, разница?
Небольшой штрих. Когда полчаса спустя я вновь спускался по эскалатору, чтобы продолжить столь неожиданным образом прерванную поездку, приветливый голос молодой девицы, усиленный динамиками службы оповещения метро, мягко разнёсся под сводами подземного вестибюля: "Уважаемые пассажиры! Поезда следуют с увеличенными интервалами. Просьба сохранять спокойствие". Стандартная, ставшая уже привычной фраза, которую можно услышать в московском метро едва ли не каждый день. Однако только теперь я понял, каким смыслом могут быть наполнены эти банальные слова! Какая трагедия скрыта порой за ними! Как знать, может быть, люди умирают на рельсах московской подземки ежедневно? Или, скажем, каждые три часа?
Когда я спустился на платформу, ничего не напоминало о страшном происшествии, если не считать небольшой розоватой лужицы на путях, между рельсами - бледный, едва заметный след недавней трагедии. Случайных свидетелей самоубийства сменили другие, пребывающие в счастливом неведении, пассажиры. Но я-то знал!.. И это знание невольно приобщало меня к избранному кругу посвящённых. Я чувствовал, всем нутром своим ощущал дух смерти, который всё ещё витал над этим меченым дьяволом местом.
Сумбур в голове сохранялся до самого вечера, однако никакого особенного дискомфорта я не испытывал. В конце концов, люди на земле умирают ежесекундно. Что ж, таковы правила игры, не следует делать из этого трагедию, тем более что сегодняшний эпизод лично меня никак не коснулся: сумасброд, бросившийся под колёса поезда, был мне совершенно чужим. Какое мне до него дело?
* * *
Реакция на случившееся проявилась только на следующий день. Как обычно, утром я собрался на работу. Благополучно добрался до метро и нырнул в подземный переход. Поначалу всё шло как по маслу; включившись в привычный ежедневный ритм, я мчался сквозь плотный людской поток и ничего вокруг не замечал. Проблемы начались, когда я спустился на платформу. В голове вдруг ярко вспыхнула картина вчерашнего самоубийства. Невидимая стена возникла на моём пути, когда я попытался протолкаться к краю платформы.
Страх... Да, это был страх, самый настоящий, животный, иррациональный страх. Платформа, круто обрывавшаяся вниз, стрела блестящих холодных рельсов, мрачная дыра тоннеля, таившая в себе вот-вот готового вырваться на волю беспощадного стального зверя, не ведающего ни жалости, ни сострадания, - всё это вызывало у меня острое ощущение близкой смертельной опасности. Настолько острое, что я в панике шарахнулся от края назад, в зону относительной безопасности, едва не сбив с ног сонного, до хруста в скулах зевающего типа. "Сдурел, что ли?" - обиженно проблеял тот. Но тут подошёл поезд, двери с шипением раздвинулись, и толпа, увлекая за собой сонного типа, ринулась штурмовать свободные сидения. Обычно я влетал в вагон в числе первых, так как владел этим видом единоборства в совершенстве - редкие дни я не находил для себя свободного места. Ехать мне далеко, и перспектива трястись более получаса в потной, разящей перегаром толпе меня не прельщала. Однако сегодня всё было иначе. Меня оттеснили назад, и я едва успел, в последний момент, просочиться сквозь уже начавшие закрываться двери. Ясное дело, на сидячее место рассчитывать не приходилось: вагон был набит битком.
Впрочем, всё это мелочи, не стоящие внимания - могу и постоять, не рассыплюсь. Сейчас меня тревожило иное: я вдруг отчётливо понял, что оказался заложником страха. Страха, который питало - это тоже было для меня яснее ясного - вчерашнее трагическое происшествие, тот сумасшедший прыжок отчаявшегося самоубийцы, столь варварским способом решившего оборвать нить собственной жизни. Что именно внушало мне такой страх? Очевидно, боязнь тоже оказаться на рельсах.
Я тешил себя надеждой, что приступ неконтролируемого страха окажется единственным и уже к вечеру, когда придёт время возвращаться домой, больше не повторится. Однако надежде не суждено было сбыться. Приступ повторился. И я не в силах был побороть его - страх оказался сильнее.
* * *
Шли дни. Всё оставалось по-прежнему, никаких изменений к лучшему не происходило. Страх преследовал меня постоянно, достигая своего апогея, едва я только спускался в метро. Мне всё время казалось, что кто-то подкрадывается ко мне сзади и вот-вот столкнёт вниз, на рельсы, под колёса мчащегося поезда. Это было невыносимо - то и дело оглядываться назад и исподтишка следить за окружающими. Я чувствовал себя последним идиотом, когда, заметив какого-нибудь подозрительного типа, маячившего у меня за спиной, поворачивался к нему лицом или боком и напряжённо наблюдал за всеми его перемещениями. В эти минуты нервы у меня бывали подобны туго натянутым канатам, воображение рисовало в мозгу жуткие кровавые сцены, кулаки сжимались, готовые обрушиться на любого, кто задержится на мне взглядом более одной-двух секунд. Случалось - и не раз - я терял над собой контроль и в панике покидал край платформы, уступая поле боя двум-трём не внушающим доверия типам, оказавшимся в опасной близости от моей персоны. Порой мои странные, параноидальные, не поддающиеся логике действия вызывали у людей недоумение, пожатия плечами, многозначительные переглядывания и покручивания пальцем у виска: мол, глянь-ка, у мужика крышу сорвало. Да, это была самая настоящая паранойя. И я не знал, как от неё избавиться.