Стоять в огне - Страница 2

— Простите, какими именно? — прервал его Штубер. — Это очень важно.

Подполковник недовольно поморщился, но все же вкратце описал приемы. Он предвидел этот вопрос. Штубера всегда интересовало, какими приемами пользуется Беркут. Он и сам уже, видимо, свихнулся на всяких там дзюдо и джиу-джитсу.

— Что и говорить, след по себе он оставляет кровавый, — покачал головой Штубер. — Тем не менее брать его нужно живым.

— Разве что, учитывая особенность зоны, в которой приходится заниматься обеспечением безопасности… — нехотя согласился Ранке. — Будь моя воля — я приказал бы стрелять в него из пушек.

— Можно подумать, что у нас уже была возможность пристрелить его, — скептически хмыкнул Штубер. Это «у нас» было данью вежливости. Он-то имел в виду абвер и лично его, Ранке. — Абвер вместе с гестапо, СД, контрразведкой и местной полицией… Хотелось бы знать, чем они здесь занимаются. И замечу, трупы не вызывают у меня никаких эмоций. Война интересует меня лишь как борьба интеллектов и характеров, ловкости и выдержки, риска и рыцарской чести. Все остальное — окопы, истерзанные тела и сожженные села — гнусные издержки, которые, впрочем, не производят на меня никакого впечатления.

— Но согласитесь: ваша группа оказалась в этой крепости лишь благодаря тем, кто прошел через окопы и сожженные села. И только благодаря тому, что они, растерзанные тела многих тысяч солдат вермахта, устлали эту землю кровавым ковром триумфа будущих победителей.

— Несомненно, господин подполковник, несомненно… Хотя могла бы оказаться здесь и без них. И сделать больше, чем все подразделения вермахта, прошедшие через Подолию почти за два года войны. Эту страну с ее гигантскими лесами можно было полностью деморализовать действиями одних только групп хорошо подготовленных диверсантов. Парализовать экономику, устроить межнациональную резню. А затем уже прийти. И захватить за три-четыре месяца. А что касается триумфальных ковров из тел — оставим эти патетические банальности ученикам Геббельса. Это их хлеб.

— Вы прекрасно знаете, что сюда забрасывали сотни всяческих групп. Интересно только, где они теперь?

— Вопрос в том, кого именно забрасывали? Трусливых неучей? С примитивными рациями, к давно перевербованным резидентам?… Кстати, как чувствует себя тот старикашка, в доме которого, говорят, всю зиму отогревался Беркут?

— Завтра же передам его гестапо.

— Неужели так и не заговорил?

— А он и не пытался отмалчиваться.

— Странно. И что он поведал нам?

— Что раньше Беркут бывал у него довольно часто. В его доме, собственно, и перезимовал.

— Один наведывался, один зимовал?

— Иногда ночевали еще два-три человека. И, как правило, с Беркутом был его ординарец.

— Что, действительно ординарец? — насторожился Штубер.

— Так говорит старик. Он — бывший солдат. И еще одна особенность: старик утверждает, что ординарец и Беркут немного похожи друг на друга. Правда, Беркут более коренаст и, видимо, физически покрепче, но все же деталь довольно любопытная.

— Значит, вместе с ним все еще действует сержант Крамарчук. Старый знакомый. Удивительно живуч. Он описал внешность Беркута?

— Описал. Совпадает с описанием, которое дал один из двух полицейских (врачи чудом спасли его): высокого роста, широкоплечий, могучая грудь, полнолицый, широкий раздвоенный подбородок. Нос по-орлиному загнут, кончик слегка приплюснут.

— Полицейский успел заметить даже такое?

— Нет, это уже со слов старика. Кстати, оба описания совпадают с имеющимся в гестапо. Оно составлено на основании донесений различных лиц, поступавших еще с прошлой осени.

— Гестапо может гордиться. Интересно, зачем Беркуту понадобилось уничтожать патруль? Так рисковать…

— Захватил оружие, патроны, документы… Боюсь, что все это очень скоро ему пригодится.

— Прикажите, пожалуйста, доставить этого отставного солдата ко мне. Не в гестапо, а сюда, в крепость. Со штурмбаннфюрером Роттенбергом я договорюсь сам. Кстати, гестапо получило те же указания относительно моей группы, что и ваш абвер. — «Ваш абвер» Штубер произнес таким тоном, словно речь шла о чем-то не стоящем внимания. — Надеюсь, у них есть кого вешать и без этого древнего старца?

— Планируете какую-то операцию против Беркута? — осторожно поинтересовался подполковник.

— Планирую. Старик может пригодиться.

Подполковник молча кивнул. По тону ответа он понял, что подробностей пока не узнает. Ну что же, он не настаивает.

— Да, с чего это ваш пленник вдруг оказался таким разговорчивым? — спросил Штубер, когда Ранке уже ступил на лестницу. — Меня интересуют мотивы.

— Знаю только, что ни одно из представленных им сведений использовать против Беркута мы не сможем. В доме у старика тот не появляется с марта. Мы следили. А ждать, когда из него начнут выжимать ответы, старику нет смысла.

— Логично, — согласился Штубер. — Хотя логичность в таких делах всегда настораживает.

Войдя в башню, старик остановился у входа в темное смрадное подземелье, но конвоир подтолкнул его к ступеням, ведущим на второй этаж. Лесич изумленно посмотрел на него, потом на ступени, которыми ему теперь нелегко будет подниматься, и перекрестился. Может, обрадовался, что не в подземелье, а может, из страха перед тем, что ждет его наверху. Он знал, что идет на смерть. Но знал и то, что люди придумали тысячи смертных мук. И неизвестно еще, какую именно уготовили ему.

Сквозь бойницу ударил в лицо луч предзакатного солнца. От неожиданности старик зажмурил глаза, а когда открыл — слева от нее увидел стройного, плотно скроенного немецкого офицера, который, держа руки на пряжке ремня, смотрел на него невозмутимо и почти сочувственно.

Лесич отвел взгляд, вздохнул и, не дожидаясь разрешения, устало опустился на стоявший рядом стул.

— Ты действительно был солдатом?

— Что? — настороженно поднял глаза Лесич.

— Я спрашиваю: был ли ты солдатом, старик? — не резко, но достаточно твердо переспросил Штубер.

— А, солдатом… — задумчиво повторил Лесич. — Мне семьдесят пять лет. Но когда-то служил. В царской. В Первую мировую.

— Все офицеры царской, естественно, были негодяями?… Надеюсь, большевики сумели убедить тебя в этом?

— Там были разные офицеры, — пожал плечами старик. — Уж где-где, а на фронте повидал.

«А держится он в свои семьдесят пять неплохо, — подумал Штубер, наблюдая за выражением его морщинистого лица, — волевой и, пожалуй, довольно неглупый человек. Такого следует использовать».

— Тогда ты, наверное, согласишься, что и в нашей армии тоже есть разные офицеры? Как и во всех армиях мира. Стало быть, есть офицеры, на слово которых можно положиться.

— Оно-то так. Да только пули у всех у вас одинаковые. Свинцовые.

— Пули… — холодно усмехнулся Штубер. — Что ты знаешь о пулях, старик? Не пригласи я тебя сюда, быть бы тебе сейчас в гестапо. А там пулю выпрашивают, как милость Божью. Потому что к ней нужно пройти через ад. Но я не требую благодарности. Я пригласил тебя как старого солдата. Но хочу, чтобы ты тоже не забывал, что перед тобой офицер. Ты хорошо знаком с Беркутом?

— Да, — мрачно ответил старик. — Но где он сейчас — этого я не знаю.

— Допустим… Не бойся, я не стану требовать, чтобы ты вел нас на его базу. Хотя в гестапо ты заговорил бы и о ней. Как думаешь: Беркут из кадровых?

— Он никогда не рассказывал о себе.

— Но ведь ты же опытный солдат. Неужели не сумел различить в нем кадрового офицера? Не поверю в это.

— Знаю только, что это настоящий фронтовой офицер.

— Фамилии своей отцовской он не называл?

— Нет.

— И правильно делал. А не говорил ли тебе когда-нибудь Беркут о том, что в 41‑м он был комендантом одного из дотов?

Старик удивленно посмотрел на Штубера и покачал головой.

«Врет, — понял Штубер. — О доте вспоминал. Значит, это тот самый… Громов. Неужели он? — Сначала Штубер считал, что это кто-то из окруженцев, узнав о подвиге Громова — Беркута, присвоил себе его кличку. Чтобы воспользоваться славой. Но внешность, внешность… Описания полностью совпадают. Неужели он так долго продержался?»